Джеральд Даррелл - Птица-пересмешник [Новый перевод]

— В столице — большая ежемесячная ярмарка, — объяснила Одри, ловко управляя машиной одной рукой и приветственно помахивая другой. Все махали руками, все улыбались, все кричали: «Доброе утро, мисси Одли! Доброго пути, мисси Одли! Вы будете сегодня на ярмарке, мисси Одли? Счастливого пути!»

— Это единственное на острове место, где торгуют? — спросил Питер, наблюдая за людским потоком, текущим мимо машины.

— Нет, конечно. В каждой деревне есть рынки, открытые ежедневно, есть небольшой ежедневный рынок в Дзамандзаре, — ответила девушка, — но только на такой вот ярмарке, которая бывает раз в месяц, можно купить все, что душе угодно — от коровы до мешка арахиса и от медной кровати до приворотного зелья.

— Я обратил внимание, какие они все чистые, опрятные, сытые и вообще довольные жизнью! Я бы даже сказал, они лоснятся, как конские каштаны, — заметил Питер.

Им преградило путь стадо коров и коз. Одри стала беспрерывно подавать звуковые сигналы. — Ничего себе сравнение, — сказала она. — Да, они в большинстве своем не жалуются, почти у каждого есть небольшая ферма или какой-нибудь бизнес. Конечно, они не богачи, но и не бедствуют, особенно если сравнить с другими подобными островами. Но все держится на дереве амела, благодаря которому и не знает горестей наша экономика. А вдруг его не станет — что тогда? Мы слишком далеки от остального мира, чтобы к нам проявили хоть какой-нибудь интерес. Это хорошо, когда ни от кого не зависишь, но если вдруг нам потребуется помощь, мир может этого не заметить.

Тут в буром потоке коров и коз неожиданно образовался разрыв, и Одри мигом направила туда машину. Вскоре стадо осталось позади. У путников в горле першило от пыли, в носу стоял резкий запах козлов и сладковатый — коровьего помета. Одри свернула с главной дороги на проселок; по нему тоже брели на рынок люди, но их было куда меньше и появилась возможность прибавить газу. Руки Одри небрежно лежали на рулевом колесе, она быстро вела машину, ловко владея им. На ней была голубая клетчатая рубашка, джинсы и сандалии, а волосы вольно развевались по ветру. Питер смотрел на ее чарующий профиль и думал о ней.

— Когда мне было девятнадцать лет, — сказала Одри небрежно, давая понять, что эта душевная рана у нее уже отболела, — я получила диплом художника в Дублинском университете. Ну, думаю, теперь прямая дорога — в храм славы! Пусть не такой громкой, как у Леонардо, но уж как минимум такой, как у Пикассо. Что поделаешь, в реальной жизни все оказалось куда прозаичнее! Да, мне приходилось слышать, что у меня премилые работы; но как быть, если вокруг каждый третий — художник, и каждый метит в гении! Так что начиная с нежного двадцатилетнего возраста и по сию пору я живу на бабушкино наследство — не Бог весть какое, но все же достаточное, чтобы прожить. Шаталась по Европе, побывала в Африке, изъездила большую часть Азии — все это было прекрасно, но чем больше мне удавалось повидать на этом свете, тем яснее я понимала, что на Пикассо не потяну. Ну и ладно! Талантом меня Бог не обделил, и то хорошо! Учусь довольствоваться тем, что имею.

— А почему ты все же вернулась сюда? — спросил Питер.

— Так здесь же мой дом родной! А главное, когда ушла из жизни мама, я вернулась, чтобы не дать папочке допиться досмерти или сдохнуть с голодухи, потому что он частенько забывает о еде, вкладывая всю душу в эту чертову газету.

— И не жалеешь, что вернулась?

— Глупый вопрос! Я же люблю Зенкали! Я полюбила его еще с колыбели, но тогда воспринимала здешнюю жизнь как нечто само собой разумеющееся. Только постранствовав по свету, начинаешь понимать: такой возможности быть свободной и, главное, быть немножечко не от мира сего нет больше нигде. Так что теперь меня отсюда никакими посулами не выманишь.

— А ты помогаешь отцу в работе с газетой?

— Да так, от случая к случаю, — ответила девушка. — Но я еще преподаю живопись в местной школе, собираю здешнюю музыку, даю уроки игры на фортепьяно и гитаре, а с помощью Ганнибала получила еще одну — нерегулярную, но неплохо оплачиваемую — работу: перевожу мудреные ученые бумаги. Я свободно говорю на шести языках, так что с этим проблем нет.

— Да, надо сказать, что тебе удается использовать свои таланты на сто процентов, — восхитился Питер.

— А все мой папочка, он меня здорово подгонял! Он говорит: на свете столько бездарей, что, если Бог даровал тебе хоть малую толику таланта — исключая, конечно, криминальный, — ты обязана его использовать. А если Бог наделил тебя множеством, используй все! Ведь одаренный человек, зарывающий талант в землю, подобен зрячему, который живет в стране слепых и ходит с закрытыми глазами. Я тебя познакомлю с одной леди, которая не только блестяще использует все дарованные ей Богом таланты, но и открывает в себе все новые и новые.

— Кто такая?

— Ее преподобие Джудит Длиннаяшаль, глава здешней церкви Второго Пришествия. Совет этой Церкви размещается в Плаукипси, штат Вирджиния. Как только не обзывает ее этот безбожник Ганнибал! И Длинныйчулок, и Длинныйбюстгальтер!.. А однажды знаешь как он выразился? Вместо «ваше преподобие Длиннаяшаль» сказал «Ваше Неправдоподобие Длиннаяштанина»! Но ей хоть бы хны! Она обожает его словесные выкрутасы! А мы все зовем ее просто — Джу.

Они свернули с дороги к аккуратненькому садику, скрывавшему небольшое бунгало. Рядом с домом стояла крохотная церковь, обнесенная лишь наполовину стеной, чтобы прихожане, сидя, могли видеть открывающийся вид.

Садик находился на краю крутой насыпи, с которой открывался восхитительный вид на зеленые поля и плантации дерева амела, тянувшиеся туда, где море, гладкое, как эмаль, плескалось о землю. Вдали виднелась огромная, белая, неустанно колышущаяся полоса пены — там, где волны разбивались о риф; за этой живой полосой лежали уже глубокие воды — их синева доходила почти до черноты. Садик украшали цветочные клумбы и роскошные ползучие растения — иные из них осмелели настолько, что забрались на крышу дома, не говоря уже о стенах церкви. Над одной из клумб склонилась высокая, похожая на журавля фигура в бесформенном фиолетовом атласном платье. Она была так увлечена цветами, что забыла обо всем на свете.

— С добрым утром, Джу, — окликнула Одри, нажав на тормоз.

Высокая угловатая фигура обернулась. На ней красовалась гигантская соломенная шляпа, удерживаемая на голове с помощью длинных завязок и огромного количества старомодных булавок, так что казалось, будто их воткнули непосредственно в череп ее преподобия Джудит Длиннаяшаль. За ленту этой громадной шляпы было заткнуто неимоверное количество сложенных листков бумаги. Сей причудливый головной убор скрывал длинное, серьезное и задумчивое, как у жирафа лицо, обгоревшее до светло-коричневого цвета, покрытое такой частой сеткой морщин, что казалось, будто женщина, пробираясь сквозь чащу леса, не заметила паутины некоего экзотического паука и попала в нее лицом. Это диковинное кружево обрамляло большие, умные, искрометные, темные глаза, могучий орлиный нос и широкий подвижный рот.