Конрад Лоренц - Кольцо царя Соломона [litres]

Несколько студентов, бывших свидетелями этой сцены, вздрогнули, когда один человек начал аплодировать.

Я редко смеюсь над животными, и когда это случается, всякий раз обнаруживаю позже, что смеялся-то я над самим собой, над людьми, ибо многих животных мы иногда воспринимаем как более или менее безжалостную карикатуру на человека. Мы стоим перед обезьянником и смеемся, однако не смеемся при виде гусеницы или слизня; и если брачные ужимки здорового, сильного гусака кажутся нам невероятно забавными, то только потому, что наши молодые люди ведут себя весьма похоже в сходных ситуациях.

Просвещенный наблюдатель редко смеется над странными, эксцентричными животными. Меня всегда выводят из себя посетители зоопарка, высмеивающие тех животных, у которых в ходе эволюции развились особые черты строения, кажущиеся нам необычными. Гротескные формы хамелеона или муравьеда вызывают во мне чувство глубокого удивления, но отнюдь не веселье.

Конечно, неожиданная забавность некоторых животных подчас и у меня вызывает смех, и, очевидно, такое веселье не менее глупо, чем раздражающее меня поведение публики в зоопарке. Когда я впервые приобрел странную, вылезающую на землю рыбку периофтальмус [26] Периофтальмус, или илистый прыгун (Periophtalmuskoelreuteri), – небольшая рыбка, обитающая в прибрежных участках тропических районов Тихого и Индийского океанов. Рыбки лежат в прибрежном иле, ползают или прыгают по нему, часто влезают на обнаженные корни мангровых деревьев. На суше охотятся на насекомых даже чаще, чем в воде. По своему образу жизни более напоминают земноводных, чем рыб. и увидел, как это существо выпрыгнуло на край аквариума – заметьте, не прочь из сосуда, а на его край, – подняло голову с бульдожьим «лицом» и, сидя на своем «насесте», уставилось на меня выпученными, пронзительными глазами – в этот момент я смеялся, смеялся от души. Можете ли вы представить себе что-либо подобное – рыба, настоящая, подлинная рыба сидит на «жердочке», как канарейка, потом поворачивает к вам голову, как высшее наземное позвоночное [27] У рыб и амфибий шейный отдел позвоночника неразвит или развит очень слабо, поэтому голова неподвижно соединяется с туловищем. Подвижная шея появляется лишь у некоторых рептилий (ящерицы, черепахи) и представляет собой обычное явление у птиц и млекопитающих. и в довершение всего рассматривает вас сразу обоими глазами! Такой же пристальный взгляд характерен для сов, и именно он придает этим птицам закрепленное в пословицах мудрое выражение «лица». Дело в том, что даже у птиц, стоящих эволюционно выше, чем рыбы, бинокулярный [28] Бинокулярное зрение – способность видеть предмет одновременно обоими глазами. Низшие позвоночные (рыбы и амфибии) практически лишены такой способности, и периофтальмус представляет собой редкое исключение. Среди высших позвоночных (рептилий, птиц и млекопитающих) бинокулярное зрение сравнительно широко распространено только у млекопитающих. взгляд кажется неожиданным. И здесь смешное, очевидно, заключается скорее в карикатурном сходстве с человеком, нежели в какой-то особой забавности самих животных.

При изучении поведения высших животных часто возникают весьма забавные ситуации, и в этих ситуациях не животные, а сам наблюдатель неизменно играет комическую роль. Работа этолога, изучающего поведение птиц и млекопитающих, нередко требует полного отступления от внешнего достоинства, которое принято ожидать от ученого. В самом деле, порой нельзя осуждать непосвященного человека, который, наблюдая этолога за работой, не может отделаться от мысли, что есть нечто безумное в действиях последнего. Только репутация «безвредного», которую я разделял с одним деревенским идиотом, в свое время спасла меня от дома умалишенных. Но в оправдание жителей Альтенберга я должен рассказать несколько маленьких историй.

Одно время я экспериментировал с молодыми кряковыми утками – меня интересовал вопрос, почему инкубаторные, только что вылупившиеся утята, в отличие от «новорожденных» птенцов серого гуся, недоверчивы и пугливы. Гусята без колебаний начинают считать матерью первое живое существо, которое они встречают на своем жизненном пути, и доверчиво бегут за ним. Утята кряквы ведут себя совершенно иначе. Если я беру из инкубатора только что вылупившихся птенцов, они неизменно убегают от меня и забиваются в ближайший темный угол. Почему? Я помнил, что однажды подложил яйца кряквы под мускусную утку [29] Мускусная утка (Cairma moschata) – крупная (длиной до 80 см) утка, распространенная в лесных районах Американского континента от Мексики до Парагвая. Гнездится на деревьях. У себя на родине одомашнена и дает помеси с обыкновенной домашней уткой, происходящей от кряквы. , и вылупившиеся крошечные утята отказались принять мачеху. Как только они обсохли, они просто-напросто убежали от нее прочь, и я потратил массу усилий, чтобы изловить этих кричащих заблудших детей. Но в другой раз, когда я заставил высиживать яйца кряквы большую белую домашнюю утку, маленькие дикари бегали за ней так, словно это была их настоящая мать. Внешне белая домашняя утка совершенно не похожа на крякву, так же, как и мускусная утка. Но у домашней утки есть одно общее с кряквой – это ее голос. Кряква, несомненно, является диким прародителем домашней утки. В процессе одомашнивания изменились пропорции тела и окраска, но голос практически остался таким же, как у кряквы.

Вывод был ясен: чтобы заставить маленьких крякв ходить за мной, я должен крякать как кряква-мамаша. Но сказать проще, чем сделать. В один прекрасный день я взял кладку сильно насиженных яиц чистокровной дикой кряквы, положил их в инкубатор, и когда утята вылупились и обсохли, стал крякать для них, как самая лучшая крякуха. Мое кряканье имело успех. Утята уверенно устремляли свой взгляд на меня, видимо, не боялись меня в это время. Поскольку, продолжая крякать, я медленно уходил от них, они послушно держались вместе и торопливо шли за мной тесной беспорядочной кучкой, точно так, как утята обычно следуют за своей матерью. Мое предположение было, бесспорно, доказано. Только что вылупившиеся из яйца утята обладают врожденной реакцией на голос матери, а не на ее внешний вид. Всякий, издающий утиное кряканье, будет принят за мать – неважно, кто это: толстая белая пекинская утка или еще более толстый мужчина. Однако «подставное лицо» не должно быть особенно рослым. В начале моих опытов я садился на траву среди утят и передвигался в таком положении. Но как только я вставал во весь рост и пытался предводительствовать стоя, утята останавливались, испытующе смотрели во все стороны, но только не вверх, откуда доносилось мое кряканье, и вскоре начинался пронзительный писк покинутых матерью утят, который мы обычно называем плачем. Они не могли смириться с тем, что мама их стала такой высокой. Итак, я был вынужден передвигаться сидя на корточках, если хотел, чтобы утята следовали за мной. Нельзя сказать, чтобы это было слишком удобно; но еще менее утешительным было то, что кряква-мать крякает непрерывно. Стоило мне сделать хотя бы полуминутный перерыв в моем мелодичном «куак, гегегегег, куак, гегегегек…», как шеи утят начинали становиться все длиннее и длиннее, подобно тому, как вытягиваются лица у обиженных детей, и если я сразу же не возобновлял кряканье, пронзительный плач начинался снова. Как только я замолкал, им, вероятно, начинало казаться, что я умер или не люблю их больше, – причина, достаточная для того, чтобы начать плакать! Утята в противоположность птенцам серого гуся оказались достаточно утомительной обузой – представьте себе двухчасовую прогулку с такими детьми, когда все время передвигаешься сидя на корточках и крякаешь без остановки. Поистине, в интересах науки я подверг себя тяжелому испытанию.