Карл Сафина - За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные

Конечно, у человека есть собственный взгляд на мир, но это взгляд изнутри, поэтому внешний мир мы видим тоже как будто вывернутым наизнанку. Эта книга – попытка взглянуть на мир извне, тот мир, где человек не становится ни венцом творения, ни царем природы, ни мерой всех вещей, а предстает равным среди равных. Чтобы что-то действительно понять, надо смотреть вглубь, в корень. В своей отстраненности от природы мы утратили чувство общности с остальными ее созданиями, оторвались от их жизненного опыта. Поэтому я погрузился в материалы последних исследований, касающихся наличия у братьев наших меньших мышления, эмоций, сознания, и отправился на поиски разумных животных. А поскольку все в мире взаимосвязано, разумное животное под названием «человек» станет понятнее, если смотреть на него как на одну из нитей, вплетенных рядом с другими в общую ткань мироздания.

Есть ключевое отличие этой книги от остальных, тоже описывающих мышление животных. Я хотел на какое-то время отойти от вопросов охраны дикой природы, которым посвящены другие мои работы, и вернуться к истокам, вспомнить о том, что мне с самого начала нравилось больше всего на свете: просто наблюдать за тем, что делают животные, и пытаться понять, почему они это делают. Мои путешествия привели меня к трем самым охраняемым видам: слонам, содержащимся в кенийском Национальном парке Амбосели, волкам, живущим на территории Йеллоустонского национального парка, и косаткам, обитателям прибрежных вод Тихоокеанского северо-запада США. В каждом из этих регионов я столкнулся с тем, что животные, находящиеся под охраной, испытывают постоянное давление со стороны человека. Это влияет на их поведение, миграцию, продолжительность жизни, приплод и развитие потомства. Другими словами, в этой книге нам придется столкнуться с разумом животных и услышать то, что они хотят нам сказать. Эта история не о том, что стоит на карте, а о тех, кто на ней стоит.

Важнее всего понять, что жизнь – одна на всех. Мне было семь лет, когда мы с отцом сколотили во дворе нашего бруклинского дома небольшую голубятню и завели несколько пар птиц. Наблюдая, как они обустраивают себе уютные местечки под гнезда, как женихаются, ссорятся, высиживают и выкармливают птенцов, как улетают прочь и неизменно возвращаются к своим, как нуждаются в пище, воде, крове и друг друге, я понял: в своем голубином доме эти птицы живут совсем как мы в своем.

Совсем как мы, хотя и по-другому. С годами, работая с другими животными, изучая их, живя с ними бок о бок в их и нашем мире, я шире и глубже ощутил нашу общность бытия, и это ощущение только растет и крепнет. Именно им мне и хочется поделиться с читателями.

И наконец сама земля будто вздыбилась. Выжженная солнцем, она вдруг стала просторной и широкой, ожила и зашевелилась. Это двигались множества живых существ, самая поступь которых – порождение земли, взметывающейся под ними тучами пыли. Эти тучи, казалось, вот-вот поглотят нас. Пыль проникала в каждую пору, скрипела на зубах, забивала голову в прямом и переносном смысле. Боже, какие они огромные!

Их головы подобны шлемам древних воинов. Фонтаны могучего дыхания эхом отдаются под сводами гигантских легких. Кожа сморщилась от времени, на ней проступает рисунок веков, словно их облепили складчатые путеводные карты прожитых жизней. Этот путь лежит через пространство и время. Кожа вздымается с плисовым шелестом, неровная, грубая, но чувствительная к малейшему прикосновению. Булыжные жернова зубов перетирают мир, охапку за охапкой, кусок за куском. И блаженное урчание сопровождает каждый шаг этих курганов памяти.

Это урчание доносится до нас подобно отдаленному раскату грома, в такт ему вибрируют холмы, оно отдается в корнях деревьев. Оно собирает воедино родных и друзей, рассеявшихся вдоль прибрежных склонов и в заводях, когда они шлют друг другу приветы, признания и новости о том, где были. С ним в наши души вселяется ощущение чего-то надвигающегося. Мы ждем.

Эти горы мускулов и костей движет разум. Блеск карих глаз освещает все вокруг, и вот слониха трубит. Взгляните на ее широкое чело, изборожденное змеящимися венами и артериями. Она трубит своим хоботом под овации собственных хлопающих ушей и кажется нам вечной, чуть надменной, всеведущей, всезнающей, мирной, готовой вскормить и взрастить – и вместе с тем таящей в себе смертельную опасность, если ее задеть. Ее мудрость ограничена ее возможностями. Но разве у нас иначе? И она уязвима. Совсем как мы.

«Нежные и могучие, чарующие и зачарованные, – писал о них Питер Маттиссен в своей книге „Древо, где был рожден человек“. – Повелевающие молчанием, которое сокрыто в вершинах гор, пожарищах и морских глубинах». Молчание? Посмотрите на них. Точнее, вслушайтесь. Нам они ничего не скажут. Но друг другу поведают о многом. Что-то из этого нам дано услышать, остальное – за гранью слов.

И все же я хочу хотя бы попытаться.

Гигантские уши хлопают на ветру. Пыль превращается в непроницаемый панцирь. Между торчащих вперед умопомрачительных бивней, каждый размером с человеческую ногу, свисает нос, самый фаллический из всех фаллических символов. Эта, казалось бы, гротескная монструозность должна отталкивать своим уродством. Но к нам, наоборот, пробивается их безмерная непостижимая прелесть, и мы начинаем смотреть шире и глубже. Мы понимаем: они прекрасно знают, куда идут. Они движутся осмысленно, и у них что-то на уме. Что именно? Попробуем понять.

– Это был самый страшный год в моей жизни, – услышал я от Синтии Мосс за завтраком. – Все слонихи старше пятидесяти лет погибли, в живых остались только Барбара и Дебра. И почти все старше сорока тоже умерли. Все никак не привыкну, что Алисон, Агата и Амелия уцелели.

Алисон пятьдесят один год – вот она, тут, в пальмовых зарослях. Сорок лет назад Синтия Мосс приехала в Кению с единственным желанием: изучать жизнь слонов. Члены первой слоновьей семьи, с которой она познакомилась, получили имена на букву «А» – первую букву алфавита: «ашки». Алисон из их числа. И вот она жива-здорова, пылесосит хоботом подлесок в поисках фиников. Уму непостижимо!

Если повезет и дождей будет вдоволь, у Алисон впереди еще добрых десять лет. Агата помладше, ей сорок четыре. Амелия, которая как раз направляется к нам, ее ровесница.