Сара Пеннипакер - Пакс

— Дьяблеман! Какую бы ерунду они тебе ни впаривали насчёт приобретения специальности и раскрытия твоего потенциала, ты идёшь на войну, чтобы убивать людей. Убивать или быть убитым — таков контракт.

Вот и неправда, подумал он. Взять хотя бы отца. Когда Питер допытывался: «Ты же не будешь там воевать по-настоящему, правда?» — отец смеялся и отвечал, что нет, он будет делать, в общем-то, то же, что и в мирной жизни: прокладывать проводку.

Но он не стал поправлять Волу, потому что вид у неё был сокрушённый.

— Вы убили человека.

— Может, и не одного, может, многих — или, по крайней мере, внесла свой вклад в их убийство. Но этот человек… его я видела. После того как убила. Я должна была обыскать тело. Нас учили искать оружие, любое, всё, что могло сгодиться.

Я опустилась на колени. Мне пришлось к нему прикасаться, чтоб обыскать. Помню своё потрясение от того, каким он оказался на ощупь. Я хоть и была медиком, но, видимо, в глубине души ожидала, что он окажется ненастоящим, пластмассовым. Нас так учили думать о враге. На учениях. Но он, конечно, был… он был тёплым. Тогда было холодно, и он быстро остывал. Как будто из него испарялась жизнь. И я трогала его без разрешения. Я его убила, но волновало меня то, что он лишился права соглашаться или не соглашаться на мои прикосновения. Думаешь, я сумасшедшая, да?

У Питера пересохло во рту. Он не знал, что ответить. Но внезапно вспомнил психотерапевта с добрыми глазами и понял, что нужно сказать.

— Должно быть, тяжко вам пришлось.

Вола посмотрела на него взглядом, в котором смешались удивление и облегчение, и кивнула.

— И мне вдруг отчаянно захотелось узнать, кто он. Откуда родом, что он любил, кто любил его. Рот у него был открыт, как будто он хотел заговорить со мной. И тогда я поняла: хоть он и мужчина, хоть и другого цвета кожи, хоть и вырос в другой стране — может быть, мы с ним были очень похожи. И это сходство гораздо важнее, чем то, в каких армиях мы служили. Двое, но не двое. Но я его убила, и уже никогда не узнать… Так что я обыскала его тело — но искала не оружие, а что-то, что подсказало бы мне, кто он. Кем он был.

Вола замолчала. На лице у неё было написано такое страдание, что Питеру захотелось отвернуться.

— И?..

— И вот. — Вола подняла книгу повыше. — «Семь путешествий Синдбада». Это арабские сказки, из «Тысячи и одной ночи». Я нашла эту книгу у него в кармане. Он взял её с собой на войну, стало быть, она что-то для него значила. Старая, потрёпанная — похоже, он с ней с детства не расставался. Может, он надеялся, что она придаст ему храбрости — ведь Синдбад был храбрецом. А может, просто хотел всегда помнить о том, что когда-то он был маленьким мальчиком, и читал книжки, и ему было спокойно и уютно. На одной странице была закладка: это была сказка о том, как Синдбад спасся из гнезда птицы Рух. И я подумала: должно быть, эта сказка помогала ему верить, что в один прекрасный день он тоже спасётся. И вернётся домой.

Вола встала и опять сняла со стены крылатую марионетку.

— Вот птица Рух. В своих когтях она может унести слона. Посмотри на неё.

Она поднесла куклу ближе к Питеру и повернула её клюв так, чтобы птица смотрела прямо ему в лицо.

Птичий взгляд был таким свирепым, что Питер отшатнулся.

— Но мне-то что с этим делать? — спросил он снова.

— Эта книга была так важна тому солдату, что он взял её с собой на войну. И я решила: раз я отняла у него жизнь, теперь я кое-что ему должна. Я должна рассказать эту историю, которая так много для него значила. Я в ы резала всех этих кукол и сыграла с ними спектакль о том, как Синдбад вырвался из гнезда птицы Рух. И потом играла его здесь, в этом сарае, почти двадцать лет. — Вола передала крестовину и палочки Питеру. — А теперь я наконец-то хочу его посмотреть.

Пакс наблюдал, как Серый лакает воду на краю реки, потом хромает обратно. Вот уже два дня лисы отдыхали тут, напротив лагеря больных войной, но Серый всё не поправлялся. Доковыляв до холмика, старый лис забрался под нижнюю ветку тсуги и свалился без сил в её пряной тени. Взгляд его был пустым и стеклянным, и он лишь слабо вздрогнул, когда Пакс снова стал лизать ему шею — чистить рану.

Рана, обнаружил Пакс, воспалилась ещё сильнее. Не выходи из укрытия. Отдыхай .

Он оставил Серого и двинулся вверх по течению к тому месту, которое нашёл раньше, — где река, сужаясь, втекала в узкое ущелье, а густой подлесок мог укрыть лиса от людских глаз. С охотой ему не везло по-прежнему: место кишело мышами и кроликами, но они резво разбегались при его неуклюжих попытках кого-нибудь изловить. Не считая жуков и недозрелых ягод, ему досталась только пара речных раков, от которых Серый отказался.

Пакс не сдавался целых полчаса: он гонялся за суетливыми полёвками и порхающими крапивниками, а один раз чуть не поймал гревшуюся на солнце лягушку. Но всякий раз, когда он выпрыгивал из засады, челюсти хватали лишь пустой воздух, и с каждой неудачной попыткой он становился всё голоднее. Он хотел мяса — для себя и для слабеющего товарища. Дразнящие запахи из лагеря мучили его.

Он прыгнул в воду. Течение здесь было быстрое, но посреди реки, прислонившись один к другому, торчали три валуна, на которых можно было удобно устроиться. Оттуда, если смотреть вниз по течению, хорошо просматривался лагерь.

Людей стало больше. Появилось несколько женщин, но большинство составляли мужчины. Пакс постоянно проверял, нет ли там его мальчика, потому что отец мальчика всё ещё был там и потому что он, Пакс, чувствовал, что дом недалеко, — но в лагерь прибывали только взрослые.

Многие из них сейчас были в поле. Некоторые разматывали провода у берега, прямо напротив Серого, отчего Пакс тревожился. Но солдат, похоже, ничто, кроме их работы, не интересовало.

Пакс уже выучил их дневной распорядок. Каждое утро двое входили в палатку, в которой, как подсказывало лису чутьё, хранилось съестное. Потом эти двое готовили еду на огне, и остальные больные войной собирались вместе и ели. Потом они все занимались тяжёлой работой — в поле, в машинах, разгружали всё новые и новые ящики, — но к этой палатке никто больше не приближался до самых сумерек, когда те же двое готовили вечернюю еду и потом звали остальных.

Сейчас была середина дня. Пакс выждал ещё немного, чтобы убедиться, что больные войной заняты своими делами, затем по упавшему дереву перебежал над бурным потоком на другой берег. Низко крадясь, он забрался на гребень холма, откуда хорошо были видны развалины фабрики.

Наверху он задержался, чтобы оглядеться. В лагере прямо под ним было трое солдат. Они сгрудились над новыми ящиками с южной стороны развалин, на углу, где сходились две стены.