Иосиф Халифман - Шмели и термиты

Не совсем.

Они не воспринимают воздушных колебаний, зато колебания почвы, на которой находятся, улавливают очень тонко. Положите вблизи гнезда электробритву и включите ее. Шмели сразу отзовутся. Несмотря на то что шмели лишены слуха, вы обменялись с ними сигналами, и они подали ответный голос.

Теперь можно искать и самого трубача. Надежно замаскированный своим одеянием, крупный шмель впился в грунт, изогнул тело, опустил голову и, выставив вперед чуть дрожащие усики, гудит, жужжит, работая крыльями. Они не различимы в быстром движении, только пыль и труха летят из-под них.

Ну, а что же с поэтической легендой об утренней зоре, которую горнист играет на рассвете?

Существует, оказывается, и этот сигнал. Он подается после того, как в гнездо, где не менее часа было совсем темно, начал проникать достаточно яркий свет. Опыты с искусственно затемняемыми в разное время гнездами показали: затемнение должно поддерживаться дольше часа, только тогда свет вызывает трубача, который словно извещает о восходе солнца, о начале нового рабочего дня, о летной погоде, о часе, когда можно приступить к сбору корма.

Гедарт был, как видим, не так уж далек от правильного толкования факта. Но потребовалось ни много ни мало триста лет, чтоб это стало ясно.

Царь Берендей из «Снегурочки» Римского-Корсакова начинает знаменитую свою каватину словами: «Полна чудес могучая природа…»

Песни шмеля — одно из таких природных чудес.

Но разве не чудесна и сама растянувшаяся на три столетия эпопея изучения этого мимолетного, крошечного факта, подмеченного в жизни одного из сотен тысяч видов насекомых?

А ведь в ней участвовали выдающиеся натуралисты. И мы смогли услышать и простодушное, наивно очеловеченное толкование Гедарта, и иронический приговор Реомюра, и увлеченные выводы восторженного Хоффера, и рационалистические догадки Вагнера, и любознательность приложившего ухо к земле юноши Римского-Корсакова, и оснащенную всеми техническими новинками дотошность Хааса, окружившего шмелиные гнезда в своей лаборатории бесшумными хронометрами и автоматическими вибрографами, жужжащими магнитофонами, стрекочущими кинокамерами.

Но вот этот долгий поиск высек в конце концов искру точного знания, и крошечный факт приобрел значительность, присущую любому правильно понятому явлению природы. Здесь, как и всегда в науке, каждый полученный ответ рождает рой новых вопросов…

В самом деле…

Чем воспитана у трубачей-сигнальщиков повышенная чувствительность к состоянию и потребностям всего поселения? Почему на смену одному трубачу, если его убрать, обязательно приходит другой? Что побуждает шмелей отвечать на сигналы горнистов?

Ответ на каждый из этих вопросов обещает быть содержательным.

Сейчас биологи рассматривают семью насекомых, из скольких бы отдельных существ она ни состояла, как единую органическую цельность, словно бы как живой интеграл живого. При этом насекомые обнаруживают в семье свойства и повадки, которых нет и не может быть у образующих семью отдельных особей. Одно из таких порожденных семейной целостностью свойств, одну из таких возникающих в общине повадок выражает, в частности, песня шмеля.

ЕДЕЛЯ сменяется неделей. Все короче ночь, когда в гнездах теплынь и духота от скопища взрослых, от зреющей в коконах и пакетах молоди, все длиннее световой день, все оживленнее снуют фуражиры, заготовляя нектар и пыльцу. Вскормленные на цветочной пище, они к цветкам же и возвращаются. На наших глазах словно замыкается кольцо, будто соединяются два конца жизненного круга. Углеводный и белковый корм, добытый из цветков, стал в теле шмелихи зародышами-яичками, из яичек вывелись личинки; питаясь тем же нектаром, той же пыльцой, личинки завершили развитие, стали взрослыми шмелями и в свою очередь вылетают для сбора того же нектара, той же пыльцы.

На самом деле, однако, круг, который здесь прослежен, вовсе не замкнут, как может показаться. Шмели из первых коконов только в порядке исключения собирают нектар и пыльцу, а, как правило, больше подготовляют вылет тех, кому придется заготовлять провиант.

Жизнеспособный зародыш формируется в недрах организма скрыто от взора. Зато в пакете, затем в коконах шмели развиваются, а дальше вся община формируется так, что мы наглядно видим многие подробности, запросто прослеживаем, как складывается в гнезде необходимый для молоди и взрослых микроклимат, чем питаются члены общины — шмели, чьи свойства и способности с возрастом гнезда меняются, перестраиваются, меняя и характер самой общины.

Вокруг — в кронах деревьев, кустов, на травах, которые во время цветения посещались шмелихами и первыми фуражирами, уже спеет завязь, набухают семена, способные продолжить род растений. И в общине ее рост и смена поколений рабочих шмелей исподволь подготовляют появление продолжателей шмелиного рода.

Недель через 5–6 после того, как было основано гнездо, шмелиху окружает иной раз уже добрый десяток шмелят.

Это, как мы знаем, рабочие шмели. Они со всех сторон облепили пакет с расплодом своими пушистыми тельцами и, следовательно, обогревают его не только сверху, но и с боков. Должно быть, и по этой причине второе поколение рабочих шмелей созревает несколько быстрее, чем первое. Яички в пакетах теперь не обязательно стоят, как свечи, но могут лежать и горизонтально. Между прочим, в лаборатории, где круглые сутки изо дня в день поддерживается тепло, яички первого засева тоже не всегда стоят, могут и лежать. Впрочем, исходное положение яичка в пакете не отражается на позиции куколки в коконе. Личинка окукливается все равно вверх головой, и новое насекомое вскрывает кокон только в макушке. Что же служит отвесом для личинки, одевающейся в светонепроницаемый кокон и отрезающей себя от внешнего мира? Она послушна всепроникающей силе тяжести. В отличие от героя комической песенки о неудачном купальщике, у личинки не голова тяжелее ног, а брюшко тяжелее головы. Потому-то как бы ни было отложено яичко в пакет — торчком или лежа, — личинка все равно засыпает в коконе брюшком вниз, головой к наиболее тонкой воздухопроницаемой макушке кокона.