Иосиф Халифман - Шмели и термиты

В этой книге уже много раз повторялись слова об отступлении термитов в подземелье. Но позволителен ли, строго говоря, подобный оборот речи?

Что же это — термиты почуяли, что климат планеты меняется, становится не по ним, и надумали зарыться в землю, условились укрыться от ставших невыносимыми лучей солнца, а потом воссоздать здесь для себя необходимые тепло, сырость, усиленное снабжение кислородом, насыщенность воздуха углекислым газом?

Нет нужды объяснять, что никакого плана, никакого уговора не было и не могло быть, что все события развертывались и проходили сами собой, в какой-то мере подобно тому, как это и сегодня можно видеть, наблюдая термитов в сохнущем и выветривающемся осколке земляной губки. Как поспешно они прячутся, как настойчиво пробираются в щели и ниши, как плотно зарываются в них! Действительно, похоже, будто они цепляются за ускользающее от них, гаснущее дыхание дома. Не так ли в погоне за условиями жизни и палеотермиты устремлялись в сохранявшие сырое тепло расщелины и норки, не так ли в поисках спасения они пробивались в глубину и наглухо замыкались в сыроватых камерах?

И что же невероятного, если там, где они зарывались не поодиночке, а массами, в большей мере сохранились, легче поддерживались некоторые особенно важные, свойственные им условия — тепло, влажность, состав воздуха?.. А едва массы скрывшихся в подземелье насекомых приходили здесь в движение, обеспечивалось воспитание молоди, и это становилось началом образования семьи. А дальше перемещавшиеся цепи и колонны термитов перемешивали воздух, добывали воду, выделяли и удаляли отбросы. Именно в движение цепей воплотилась жизнь семьи, именно с движением их сплелись дыхание, питание, пищеварение, рост, развитие всей сохранившейся общины.

Но довольно размышлений, пора вернуться к наблюдениям, к нашему расколотому гнезду, к термитам, которые так или иначе попрятались или разбегаются.

Попрятались не все. Какое-то число выброшенных при вскрытии гнезда насекомых на какое-то время теряет связь с родным домом. Сами они уцелели, живы, невредимы, но выпотрошены из недр термитника, никак и ниоткуда не чуют его или, может быть, наоборот, отовсюду, со всех сторон слышат зовы, готовы всюду искать дом. Эти-то и спешат кто куда — и к гнезду, и во все стороны от него. Именно они становятся первыми жертвами тех быстрых, как искры, Катаглифис — черных муравьев-бегунков, что с утра до ночи шмыгают вокруг термитников. Несчетное множество этих длинноногих и поджарых фуражиров носится здесь в поисках корма, и они сразу же обнаруживают столь редкую на поверхности земли добычу: одиночек-термитов, ничем от груди до конца брюшка не защищенных.

Но едва первые бегунки вернулись к себе домой с этой богатой, да еще так легко доставшейся добычей, муравейник приходит в движение: все, что здесь может двигаться, выбегает на охоту. Десятки, сотни — и чем дольше длится штурм, тем больше их становится — фуражиров-бегунков, обгоняя друг друга, сплошной лавиной текут по земле, наступая на термитник спереди, заходя с боков, с тыла, короче — кольцом окружая атакуемое гнездо.

Можно подумать, что им знакомы основы военной тактики и стратегии. Но это и не стратегический маневр и не рассчитанный план атаки. Все получается само собой. Из широкого горла муравейника выливается живой поток — головы с раскрытыми жвалами, ножки, усики, легкие тельца с поднятыми вверх или совсем на спинку вперед запрокинутыми брюшками.

Пешая армада, выйдя из гнездовой воронки, разделяется на несколько цепей. Каждая движется по следу одного из тех удачливых охотников, что доставили в муравейник свой, вызвавший других на охоту, трофей. А трофеи взяты были, естественно, в разных местах и доставлены с разных сторон.

И вот несколько минут, а то и несколько секунд спустя в разворошенный термитник действительно отовсюду, со всех сторон, с ходу врываются взбудораженные бегунки из ближайшего гнезда.

Сигнал о богатой добыче мог дойти не до одного только ближайшего, а до нескольких разбросанных по округе муравейников, и тогда в нападении участвуют охотники нескольких колоний. Они не воюют между собой из-за добычи, делят ее мирно.

Пока гнездо под сплошным куполом было цело, муравьям только изредка удавалось проникать сюда сквозь случайно открывшийся пролом-ход. И тогда, если не сразу успевала сработать налаженная система обороны, если, почему-нибудь замешкавшись, опаздывали занять позицию бронеголовые солдаты с их острыми жвалами, охотникам-бегункам удавалось поживиться кое-какой добычей, но она чаще всего доставалась им недешево.

Охота бывала счастливой, а добыча богатой только раз в году — в пору роения да в первые часы после него, пока молодые пары не успели забаррикадироваться в зародышевых камерах.

Сейчас совсем другое: перед бегунками не случайно открывшийся в куполе пролом, а развороченное гнездо и в нем полным-полно и крылатых (они даже не делают попытки спастись бегством) и молоди, которая, как и крылатые, представляет собой особо привлекательную в термитнике дичь. Да и рабочие и солдаты, которые в других условиях дорого продают свою жизнь, сейчас беспомощны, как никогда.

Вот тут, в недрах горы термитника, и начинается в полном смысле слова муравьиный пир горой.

В каждом уголке только что благоденствовавшего гнезда разыгрываются сцены хаоса и разбоя не менее драматические и живописные, чем в любой из картин на тему о «Похищении лапифянок». С полотна этих картин, ожививших события одного из мифов о Тесее, доносятся воинственные клики сражающихся, вопли жертв, лязг металла, топот копыт. Здесь все беззвучно и немо. И здесь не кентавры играют роль похитителей, а именно их-то на этот раз и похищают.

Картины нападения бегунков-Катаглифис на город насекомых — кентавров Анакантотермес написаны к тому же всего двумя красками: черной — муравьи и белой — термиты. Но в «Похищении лапифянок» художниками запечатлен один только момент драмы. Здесь же она вся — вся от случайного начала до закономерного конца, вся в движении, в драматическом развитии.

Голенастые бегунки мелькают среди губчатых обломков гнезда, то и дело исчезая в щелях камер и ячеек. Через мгновение бегунок несется дальше и часто уже не налегке, а с грузом: в его сильных, похожих на щипцы, жвалах трепещет вынесенная из камеры живая белотелая добыча. Поднятая в воздух широкими жвалами, она отчетливо выделяется на фоне черного муравьиного хитина, черного термитного цемента. Термит перехвачен поперек, тяжелая крупная голова его беспомощно свисает или — это часто можно видеть — изо всех сил пытается вцепиться жвалами в похитителя. Куда там! В открытой схватке кентавры мира насекомых обычно беспомощны.