Альберт Терхьюн - Лэд

Когда он выскочил из дома, по газону, аккуратно переставляя лапки, шел Питер Гримм, циничный и темпераментный серый кот Хозяйки. Обычно колли относился к нему с холодной терпимостью, но сейчас бросился на него разъяренной фурией, лохматым вихрем упав сверху на ничего не подозревающего кота. Ошеломленный Питер жутко обиделся, расцарапал псу нос с излишней, прямо скажем, жестокостью и взлетел на дерево, шипя, мяукая и раздув пушистый хвост трубой.

Видя, что Питер Гримм прибегнул к неспортивной тактике — скрылся там, куда собаке было не добраться, Лэд вспомнил о необходимости соблюдать тишину и не стал запугивать сбежавшую жертву громким лаем. Вместо этого он помчался за дом, туда, где находилась маслобойня.

Дверь была закрыта на щеколду. Тычком морды Лэд откинул ее и вбежал в помещение с каменным полом. Там на полке выстроились ведра, полные молока. Лэд поднялся на задние ноги, передними оперся о полку и ухватился зубами за край одного ведра. Несколько рывков, и оно упало и с лязгом покатилось по полу. И так колли поступил со всеми ведрами до единого.

Выбравшись из маслобойни, в которой образовалась молочная река по щиколотку глубиной, и не обращая внимания на вопли негодующей поварихи, Лэд помчался дальше. Его взгляд упал на рыжую корову, которая паслась на привязи позади конюшен.

Она была старой знакомой Лэда, эта корова. В Усадьбе она жила еще до того, как он появился на свет. Но сегодня меч разил всех без разбора. Лэд понесся через лужайку, мимо конюшен, прямо к изумленной рогатой скотине. В ужасе корова задрала хвост и попыталась ускакать прочь так быстро, как могла. Но привязанная к колышку цепью, она могла бежать только по кругу. Так и гонял Лэд ревущую животину — круг за кругом, круг за кругом, что было сил, пока несчастную не спас запыхавшийся от бега садовник.

Но ни садовник, ни какое-то иное существо на свете не могли положить конец неистовству, что обуяло в тот день Лэда. Он весело понесся к сторожке у ворот Усадьбы, ворвался в кухню, где его целью был холодильник. Там он обнаружил блюдо с сырой бараньей ногой. Ухватив зубами двенадцатифунтовое лакомство и оттолкнув крупом возмущенную хозяйку, он выбрался с добычей на дорогу, выкопал яму в дренажной канаве и, довольный собой, готовился припрятать в ней баранину, но мясо спас подоспевший собственник.

В это время по дороге ехал фермер в повозке, которую тянула дремлющая на ходу лошадь. Одного болезненного укуса в ляжку задней ноги хватило, чтобы сонная трусца сменилась поистине усердной попыткой пуститься вскачь. Лэд успел отпрыгнуть из-под переднего колеса телеги. Когда повозка проносилась мимо, он вскинулся, ловко поймал пастью край покрывала для ног возницы и сдернул его с сиденья.

Зажав полость в зубах, колли поволок ее в поле, игриво держась всего в шаге от преследующего его земледельца. В конце концов он спрятал украденное сокровище в самой глубине ежевичных зарослей, не менее чем в полумиле от дороги.

Обратно в Усадьбу Лэд возвращался кружным путем, и поэтому оказался во владениях соседа Хозяина.

У этого соседа была собака — противная, костистая, шелудивая псина, которую Лэд так презирал, что при нормальных обстоятельствах просто игнорировал. Но сейчас он заметил ее самым решительным образом. А именно выгнал из будки и удостоил такой трепки, что к месту конфликта с воплями сбежалась вся соседская семья.

Перед полудюжиной орущих людей Лэд счел за лучшее не усугублять ситуацию и направился домой.

На поляне перед Усадьбой на бельевой веревке покачивался большой белый предмет одежды. Это явно была униформа сиделки — той самой сиделки. И Лэд расплылся в улыбке наивысшего блаженства.

Менее чем через две секунды одеяние было стянуто с веревки, а в его крахмальной белизне образовалось три огромных прорехи. Еще через тридцать секунд оно валялось в густой черной грязи на краю озера, а по нему с наслаждением катался Лэд.

Потом он вдруг вспомнил о своих давно позабытых врагах — белках и о столь же долго оставленной без внимания добыче — зайцах. И он пустился в лес, чтобы возобновить против них оголтелую войну. Он был безмерно, идиотски, преступно счастлив. И — на время — ошалел.

Весь день Хозяину поступали жалобы. Лэд уничтожил все запасы сливок. Лэд загонял рыжую корову так, что будет просто чудо, если она не падет после такого испытания. Лэд перепугал бедного крошку Питера Гримма настолько, что кот, казалось, вознамерился провести остаток своих девяти жизней на вершине дерева и с категорическим шипением отказывался спуститься на землю.

В сторожке, сообщали Хозяину, Лэд испортил заготовленную к воскресенью баранью ногу. Лэд заставил почтенную лошадь нестись бешеным галопом, а владельца лошади обрек на адскую пробежку по вспаханному полю ради спасения ценной и горячо любимой полости. Лэд почти до смерти довел давно напрашивавшуюся на это соседскую собаку. Лэд злостно испортил самую новую и самую дорогую форму сиделки… Целый день только и было слышно: Лэд, Лэд, Лэд!

Казалось, что Лэд был эпицентром урагана. Жалобы были самого разнообразного характера — от слез до ругани на чем свет стоит. Но всем и каждому жалобщику Хозяин говорил одно и то же:

— Оставьте его в покое. Мы с ним только что выбрались из ада — Лэд и я. Он делает то, что я и сам бы делал, будь у меня достаточно смелости.

Что в устах взрослого мужчины было, разумеется, несусветной глупостью.

Солнце уже давно закатилось, когда Лэд наконец смиренно потрусил к дому, очень усталый и вполне вменяемый. Приступ идиотизма изжил себя. Колли вновь стал самим собой — спокойным и полным достоинства псом, слегка пристыженным из-за недавних щенячьих эскапад и недоумевающим, что это с ним было.

Но горевать о содеянном он все-таки не мог. Пока он вообще был не в силах горевать о чем бы то ни было. Хозяйка жива! И хотя его безумие прошло, счастье оставалось. Усталый, в мире со всем и вся, он свернулся под пианино и уснул.

Спал он так крепко, что не слышал, как дом запирают на ночь. Зато услышал кое-что другое. Это случилось уже после того, как все в Усадьбе улеглись и погрузились в сон. Лэд весело гнал по лесу сонного царства целую армию белок, которым не хватало смекалки забраться на деревья, и вдруг в следующий миг он уже проснулся, насторожился и услышал, как далеко, очень-очень далеко движется человек.

Надо сказать, что для обученной собаки звуки человеческих шагов столь же отличаются друг от друга, как для людей отличаются друг от друга человеческие лица. Припозднившийся селянин, шагающий вдоль дороги в четверти мили от ворот, не пробудил бы Лэда. И разумеется, он знал и мог различить с любого расстояния шаги всех обитателей Усадьбы. Но шаги, которые этой ночью заставили его забыть о сне, не принадлежали ни одному из знакомых ему людей. И это не были шаги человека, который имеет право находиться в Усадьбе.