Юрий Коваль - Шамайка – королева кошек

— По утрам заходить или по вечерам? — кокетливо смеялась Лиззи.

— Ах-ах! — смеялся господин Тоорстейн. — В любое время года.

Господин Тоорстейн расплатился, сунул кенара под меховую шапку и вышел на мороз.

— Я уговорю этого мехового болвана купить у нас лису, — сказала Лиззи. — Мне только нужна свобода действий. Слышишь, японец? Дай мне свободу.

Японец поморщился, понюхал варево, которое вскипало на печке, и сказал:

— Бери!

Джим бродил по свалкам и помойкам, собирал обломки деревянных ящиков да и сваливал их на тележку. Голубой бесснежный мороз покрывал инеем заборы и подворотни.

На задах скобяного склада Джим заметил у стены сарая неровно приколоченную доску и затеял её оторвать на дрова. Приотодрал немного, заглянул в щёлочку и вначале увидел только пар, густой и морозный, который валил откуда-то снизу, а из пара раздавался заунывный нечеловеческий храп.

Бык Брэдбери спал и храпел и выпускал из ноздрей облако рыжего пара, и в этом бычьем пару, в тёплом и живом дыханье, грелась трущобная кошка, которую пират Рваное Ухо принял за королеву.

И бык и кошка спали, во сне королева мурлыкала, и это мурлыканье сливалось с бычьим храпом и превращалось в особое двойное пение — тёплое ржавое пение в голубом морозном сарае.

Добродушный Брэдбери иногда прерывал храп, открывал лениво кровавый глаз, взглядывал на свою подругу, ласково говорил: «У!» — и снова закрывал кровавый свой глаз.

Джим-негр у щёлочки окоченел, а всё смотрел и смотрел на тёплое дыханье, если можно смотреть на тёплое дыханье, смотреть на мурлыканье и храп. Не очень чистая, но всё-таки прозрачная слеза катилась отчего-то с негритянских век, и почему она объявилась, сказать трудно, потому что мы не можем так глубоко проникнуть в глубины этого негра, мы скользим по поверхности. Но на поверхности этой мы видим, что негр Джим не был ни кошкой, ни быком, но каким-то странным образом он был и кошкою, и быком в этот момент, и, когда он отошёл от щёлочки, он по-бычьи наклонял голову и мурлыкал котёнком.

— Я всё понял, — торжественно и печально сказал Джим, спускаясь в подвал. — Я всё понял.

— Что ты понял? — крикнула всклокоченная Лиззи, вылезая из спальни в розовом халате, неприлично замусоленном. — Что ты понял, черноносый? Где дрова?

— Мэм! — сказал негр. — Это — Шамайка!

— Где Шамайка? — сказал и японец. — Откуда? Где?

— Там, у быка!

И негр Джим наклонил голову, показывая быка, и замурлыкал сладостно, изображая кошку.

И долго ещё японец и Лиззи топтались возле негра, который пил настой из жира гремучих змей, и допытывались, кто такая Шамайка, и он уверял, что это богиня крупного рогатого скота, к каковому рогатому скоту и он, негр Джим, себя причисляет.

— Доставишь мне Шамайку! — вскричал японец. — Получишь полдоллара!

— Ой, маса! Что ты, маса! Меня покарают боги! Меня повесят вверх ногами и перекрасят мою кожу в белый цвет! Нельзя!

— А за доллар? — спросил японец.

— За доллар? — подумал негр, перестав бодаться и мурлыкать. — За доллар пускай перекрашивают.

Не хочется здесь напомнить вам о чёрном коте Рваное Ухо. Мы тогда ещё сговаривались, что на дне его души осталось что-то человеческое. Так вот это человеческое, действительно, на дне осталось.

Кот впал в задумчивость. «Ну в чём же смысл жизни?» — думал порою пират.

Конечно же лакать разбавленную сметану, терзать нервы полубульдога, давить крыс. Но есть и ещё что-то такое, да только какое оно?

Кот не раз встречал её, названную Шамайкой, где-нибудь на помойке или возле молочных бидонов, и тут ему казалось, что он начинает понимать смысл. Но кошка, заприметив кота, тут же ускользала, и вместе с нею ускользал и смысл. Рваное Ухо пытался догнать её, и всякий раз она пряталась в бычьем сарае.

Брэдбери ненавидел чёрного пирата. Угрюмо наклоняя голову, он бил копытом в стену сарая, если вдруг возникал в щёлочке кошачий глаз.

И в страхе бежал пират Рваное Ухо, и с особенным наслаждением укладывался перед мордою полубульдога, и ревел полубульдог, а кот засыпал, мечтая о королеве трущоб, которая в этот момент дремала перед мордою добродушного Брэдбери. Да, так и спали они перед разными мордами, из которых одна рычала, а другая исторгала пар. Кошка и бык порой имели между собой длинные беседы. Свернувшись в клубок, Шамайка мурлыкала:

— Мне этот котяра надоел, бродит всюду за мной, пристаёт…

— Да ты не волнуйся, — урчал бык. — Растопчу в случае чего…

— А ты-то где вчера пропадал?

— Да господин У-туулин водил меня продавать. Надоел я ему. Сена, говорит, на меня не напасёшься. Да ты не волнуйся, кто меня купит? Меня все боятся, я ведь и вправду могу забодать. Господин-то У-туулин за верёвку меня тянул-тянул, а с места стянуть не может. Позвал двух негров, а я их разбросал да загнал на крышу. Сидят там и от страху икают. Тут гocподин стал меня кнутом стегать.

— Милый ты мой, милый, — мурлыкала Шамайка. — Бедный, кнутом его стегают.

— Да мне не больно, — успокаивал её Брэдбери, — смешно, как негры на крыше икают.

Настал месяц март, а этот месяц во всём мире издавна считается месяцем взбесившихся котов.

Настал март, и коты взбесились. Днём они выли на помойках, а ночами царапали когтями жестяные крыши.

В такую-то ночь Шамайка грелась на крыше возле трубы, прищуривалась на луну, как вдруг заметила чёрную пиратскую тень. Кот Рваное Ухо направлялся прямо к ней. Королева насторожилась, внутренне собралась, но тут перед Рваным Ухом возник на трубе тот самый Крис, которого удлинённо называли Христофор.

Рваное Ухо остановился и зарычал на луну. Рычанье его достигло луны в две секунды и тут же вернулось обратно на крышу и свалилось прямо на Криса. Крис вздрогнул и запустил в луну длинный угрожающий тоненький рёв. Отразившись от луны, тоненький рёв оцарапал шкуру пирата. Некоторое время коты общались, обращаясь в основном к луне; наконец пират оторвался от светила.

— Посмотррри на мой хвост, Крис, ничтожный! Он сейчас превратится в змею! В гадюку! Стрррашись!

И тут хвост пирата действительно обратился в гадюку, которая свивалась и развивалась, собиралась в пружину, угрожая ужалить.

— А у меня хвост — кобра! — бахвалился Крис. — Рыжая кобра!