Ф Марз - Кошки

Так шли день за днем в продолжение двух месяцев. Котенок вырос и возмужал и приобрел некоторые понятия о ближайшей местности. Он познакомился с Даунейстрит, где каждое утро можно было видеть целые ряды мусорных ящиков, — и составил себе своеобразное мнение о владельцах последних. В его глазах большой дом вовсе не был католической миссией, а местом нахождения мусорных ящиков, всегда изобилующих отборными рыбными отбросами. Он вскоре познакомился также и с печоночником и примкнул к робкой стае беспризорных кошек. Пришлось ему также встретиться и с собакой с верфи и с несколькими другими страшилищами этой породы. Он знал, чего ждать от них и как их избегать, и вскоре, к своему счастью, изобрел новый промысел. Много тысяч кошек, несомненно, топтались в тщетной надежде вокруг заманчивых кубышек с молоком, оставляемых утренним разносчиком на порогах и подоконниках; но счастливая случайность однажды натолкнула нашего котенка на кубышку со сломанной крышкой, что подало ему мысль попытаться поднять ее и напиться всласть. Бутылки, разумеется, были ему не под силу, но не мало попадается кубышек с плохо прилегающей крышкой, а наш котенок всячески старался разыскать их. Мало-помалу район его исследований расширялся, пока он не изучил всего квартала и, проникнув дальше, не очутился еще раз среди боченков и ящиков заднего двора, за лавкой продавца птиц.

Двор железного склада всегда оставался для него чужим, в нем он не чувствовал себя дома. Здесь же в нем сразу проснулось чувство собственности, и он отнесся с негодованием к появлению другого котенка. С угрожающим видом он двинулся к пришельцу. Дело уже дошло до фырканья и урчания, когда выплеснутое из верхнего окна ведро воды залило обоих и основательно охладило их пыл. Они бросились в стороны: незнакомец через стену, а трущобный котенок под тот самый ящик, в котором он родился. Все эти задворки были необычайно милы его сердцу, и он основался здесь на жительство. Во дворе имелось не больше питательных отбросов, нежели в прежнем, и вовсе не было воды, но зато его посещали мыши, не только снабжавшие иногда котенка вкусным блюдом, но и давшие повод к приобретению им друга.

К этому времени котенок обратился уже в настоящую кошку. Ее бледносерая шкурка украшалась черными полосами, а черные и белые родинки на носу, хвосте и ушах придавали ее наружности изящный вид. Несмотря на то, что она вполне изучила искусство промышлять пищу, ей иной раз приходилось голодать по несколько дней, и честолюбивое желание изловить воробья все еще оставалось неудовлетворенным. Она была совсем одинока, но тут в ней пробудилась новая сила.

Однажды в августе юная Трущобница нежилась на солнце, когда на стене, идя к ней навстречу, показался большой черный кот. Она тотчас узнала его по рваному уху. Киска попятилась к своему ящику и спряталась в нем. Он осторожно подвигался вперед, легко перепрыгнул на сарай в конце двора и стал переправляться через его крышу, как вдруг перед ним вырос желтый кот. Черный взглянул на него с рычанием, желтый отвечал ему тем же. Хвосты их злобно извивались. Крепкие глотки рычали и урчали. Они приблизились друг к другу с заложенными назад ушами, с напряженными мускулами.

— Яу-яу-яу, — сказал черный.

— Уау-у-у, — прозвучал более густой ответ.

— Я-уау-уау-уау, — сказал черный, передвигаясь на миллиметр ближе.

— Яу-у-у, — ответил желтый и, выпрямившись во весь рост, с необычайным достоинством ступил вперед. — Яу-я, — и он ступил еще раз.

— Я-уау-яу-у, — взвизгнул черный, повышая тон и отступил на полмиллиметра перед широкой непреклонной грудью противника.

Вокруг открывались окна и слышались людские голоса, но коты оставались на месте.

— Яу-яу-у, — загремел желтый, понижая голос по мере того, как голос черного повышался. — Яу, — и он шагнул вперед.

Теперь их носы отстояли на каких-нибудь семь сантиметров друг от друга, они держались боком, оба готовые вцепиться, но каждый дожидался другого. Минуты три они молча пожирали друг друга взглядом, неподвижные, как изваяния, если не считать подергивания в кончике хвоста.

Затем желтый начал сызнова: — Яу-у-у, — низким басом.

— Я-а-а-а-а, — завизжал черный, стараясь вселить ужас своим воплем, но в то же время еле заметно отступая. Желтый ступил чуточку вперед: теперь усы их смешивались; еще шаг, и носы их чуть не коснулись друг друга.

— Я-у-у, — протянул желтый, наподобие глубокого стона.

— Я-а-а-а, — взвизгнул черный, отступая на волосок, — и желтый воин ринулся и впился в него.

О, как они кувыркались, кусались и царапались, в особенности желтый!

Как они скребли, таскали и мяли друг друга, но в особенности желтый!

Кубарем через голову, иногда один сверху, иногда другой, но чаще желтый на черном, они катились все дальше и дальше, пока не свалились с крыши под радостные крики зрителей у окон. Даже во время падения они не потеряли ни секунды, царапая друг друга безостановочно. Когда же они коснулись земли, все еще продолжая борьбу, верхним оказался желтый; и когда они, наконец, расстались, каждому досталось вдоволь, но больше всего черному. Он взобрался на стену и, ворча и истекая кровью, исчез, в то время как от окна к окну передавалась весть, что наконец-то Оранжевый Билли как следует отдул Черного Нига.

Либо желтый кот был очень искусным сыщиком, либо трущобная киска не слишком усердно пряталась; как бы то ни было, он нашел ее среди ящиков, и она не попыталась бежать, вероятно, потому что присутствовала при поединке. Желтый кот и киска вскоре подружились. Не то, чтобы они делили жизнь и пищу друг с другом — это не в обычае кошек, — они только признали друг за другом особого рода приятельские права.

Сентябрь прошел. Наступили октябрьские дни, и в старом ящике из-под бисквитов произошло важное событие. Если бы сюда явился Оранжевый Билли, он увидел бы пять котят, свернувшихся в объятиях своей матери, маленькой трущобной кошечки. В этом было для нее нечто чудесное. Она испытывала весь восторг, всю радость, доступную матери ее породы, и любила и облизывала их с нежностью, удивившей бы ее самое, если бы она была только способна рассуждать.

В ее жизнь вошла новая радость, но прибавились также новые заботы. Теперь все ее силы уходили на розыск пищи. Бремя увеличивалось по мере того, как росли котята. Через шесть недель они начали лазить между ящиков и проделывали это каждый день, как только мать уходила на промысел. В трущобном мире хорошо известно, что беда идет тучей, а счастье — полосой. Киска только что пережила три схватки с собаками и получила несколько ударов от негра Мали во время двухдневной голодовки. Затем произошел поворот. На следующее же утро она застала молочную кубышку без крышки, успешно ограбила одного из пенсионеров тачки и нашла большую рыбью голову, — все это в каких-нибудь два часа. Возвращаясь домой с тем чувством безмятежного покоя, какое может дать один только полный желудок, она увидела у себя на дворе маленькое коричневое существо. В памяти встало воспоминание о прежних охотах; она не знала, что это за зверь, но она убила и съела не одну мышь на своем веку, и заключила, что это, вероятно, крупная мышь, с коротким хвостом и большими ушами. Киса подкралась с излишней осторожностью: маленький кролик только выпрямился и, казалось, слегка потешался над нею. Он и не попытался бежать, и кошка без труда схватила его. Не будучи голодной, она отнесла его к ящику, и уронила на кучу котят. Ему не очень было больно. Он скоро оправился от страха и, видя, что он не сможет выбраться из ящика, пристроился к котятам; когда же они начали ужинать, он, не задумываясь, присоединился к ним. Трущобница опешила. Охотничий инстинкт одержал было верх над всем остальным, но отсутствие голода спасло кролика и дало возможность материнскому инстинкту всплыть на поверхность. В результате кролик сделался членом семьи и стал пользоваться уходом и пищей наравне с котятами.