Дэвид Аттенборо - В поисках дракона

Эти необыкновенные приматы питаются только листьями определенных растений. Ни один носач еще не выживал вне тропиков, потому что пока никто не нашел подходящей замены их естественной пище. Мы даже не пытались поймать носачей, зато несколько дней снимали их, курсируя по реке вверх и вниз.

По утрам и вечерам обезьяны приходили на берег кормиться, а в жаркие часы спали где-то в гуще леса. Мы же днем разыскивали других животных, особенно надеясь найти крокодилов-людоедов. В Самаринде нам сказали, что их в реке видимо-невидимо, но, к нашему разочарованию, мы не обнаружили даже намеков на их присутствие. Зато лес был полон изумительных птиц. В великом множестве водились здесь птицы-носороги, очень интересовавшие нас своими поразительными, уникальными гнездовыми повадками. Эти птицы гнездятся в дуплах, и, когда самка приступает к насиживанию, самец замуровывает ее, залепляя отверстие грязью. В самом центре он оставляет маленькое окошко и через него кормит свою подругу. Та тщательно следит за чистотой в гнезде, ежедневно выбрасывает из него помет и остается внутри, пока не подрастут птенцы. Когда они обретают способность к полету, самка взламывает печать, и выводок покидает гнездо.

Вдоволь наснимав обезьян, мы продолжили путь и на пятый день подошли к небольшой деревне. Вода стояла низко, и вдоль берега тянулась широкая коричневая полоса жидкой грязи. Мы причалили к плоту, заменявшему пристань, и перебрались через грязь по бревенчатым мосткам.

На высоком берегу, среди пальм и бамбука, стояла даякская деревня — один-единственный дом длиной около ста пятидесяти метров, поддерживаемый над землей целым лесом трехметровых свай. Вдоль фасада шла веранда, на которой собрались все жители деревни, наблюдавшие за нашим прибытием. Лестницу заменяло бревно с зарубками вместо ступенек. Наверху нас встретил величественный старец — петингги (вождь). Даан приветствовал его по-малайски, и после короткой церемонии первого знакомства петингги повел нас внутрь длинного дома, где можно было сесть, покурить и спокойно побеседовать.

Мы шли, словно вдоль нефа, мимо мощных опорных столбов из железного дерева. Верхнюю часть многих столбов украшали резные извивающиеся драконы, а под самой крышей были привязаны пучки заостренных бамбуковых палочек с насаженными на них вареными куриными яйцами и рисовыми лепешками, предназначавшимися для духов. С балок свисали старые пыльные подносы для жертвоприношений и связки сухих листьев, сквозь которые просвечивали желтоватые зубы человеческих черепов.

Между столбами на специальных подставках лежали длинные барабаны. Пол был сделан из широченных тесаных досок. Вдоль одной стены коридора шла веранда, вдоль другой — деревянная стена, за которой находились жилые комнаты, по одной на семью.

Это впечатляющее здание было уже далеко не новым. Крыша кое-где обрушилась, и комнаты в этих местах опустели. Кожа на многих барабанах потрескалась, а некоторые доски пола прогнили и были источены термитами. Оба торца длинного дома заканчивались рядами голых столбов. Они стояли среди бананов и бамбука и смотрели прямо в небо, напоминая о лучших временах, когда дом был еще длиннее. Жители деревни сидели на веранде и провожали нас глазами. Многие были не в традиционных даякских костюмах, а в обыкновенных майках и шортах. Даже старики не устояли перед соблазнами современной моды, но все же их облик еще хранил следы былых обычаев. Руки и ноги пожилых женщин украшала синяя татуировка, а мочки, растянутые еще в детстве тяжелыми серебряными кольцами, свисали до самых плеч.

И мужчины и женщины жевали бетель, отчего ротовая полость приобретала неприятный коричнево-красный цвет, а от зубов оставались только гнилые черные пеньки. Жевание бетеля вызывает обильное слюноотделение, о чем красноречиво говорили многочисленные алые кляксы на полу коридора. Молодежь поостыла к этой страсти, у нее было другое увлечение — золотые зубные коронки, как в лучших домах Самаринды.

Петингги рассказал нам, что неподалеку от их дома католические миссионеры выстроили церковь и школу. Те, кто принял новую веру, выбросили человеческие черепа, почитавшиеся из поколения в поколение как военные трофеи предков, и украсили стены своих комнат литографиями на религиозные темы. Но хотя миссионеры трудятся здесь уже больше двадцати лет, им удалось наставить на путь истинный меньше половины обитателей деревни.

Вечером, когда мы ужинали на палубе «Крувинга», на берегу появился даяк. Он взобрался на борт и протянул нам бьющуюся белую курицу со связанными лапами.

— От петингги, — пояснил он серьезно.

Посланец сообщил, что этой ночью в длинном доме по случаю свадьбы будут музыка и танцы, и если мы захотим присутствовать, то будем желанными гостями. Мы поблагодарили, вручили ему несколько брикетов соли в качестве ответного подарка вождю и сказали, что, с радостью принимаем предложение.

Жители деревни широким кольцом расположились на веранде. Невеста, очаровательная девушка с гладкими черными волосами и правильным овалом лица, сидела, опустив глаза, между своим отцом и женихом. Наряд ее был великолепен — роскошный алый головной убор, отделанный бисером, и пышная, богато расшитая юбка. Перед ней в мерцающих бликах светильников, заправленных кокосовым маслом, раскачивались в торжественном танце две женщины. На головах у них были маленькие, украшенные бисером шапочки с подвесками из зубов тигра, а в руках они держали длинные черные и белые перья птицы-носорога. На противоположной стороне круга сидел голый по пояс мужчина и выбивал однообразную мелодию на шести гонгах, лежащих перед ним на подставке. Петингги поднялся нам навстречу и усадил нас на почетное место рядом с собой. Его очень заинтересовал принесенный мной зеленый ящик, и я попытался объяснить, что этот ящик может ловить звуки. Петингги был озадачен и заинтригован. Я тайком наладил микрофон, записал гонтовую музыку и, улучив момент, тихо проиграл ему запись.

Петингги встал на ноги и остановил танец. Потом подозвал музыканта с гонгами, велел ему стать на середину круга и сыграть что-нибудь поживее, а мне предложил поймать эту новую мелодию. Дети, возбужденные неожиданным поворотом событий, заголосили так, что я едва мог расслышать музыку. Боясь разочаровать петингги плохой записью, я приложил палец к губам, пытаясь утихомирить детвору.

Фокус мой имел огромный успех, и, когда запись кончилась, взрыв веселого смеха эхом прокатился по всему дому. Вождь расценил происходящее как свой личный триумф и, войдя в роль импресарио, стал распределять очередность среди массы желающих выступить перед микрофоном. Я взглянул на невесту. Она сидела одинокая, всеми забытая, и я вдруг со стыдом осознал, что нарушил ее праздник.