Джеральд Даррелл - Юбилей ковчега

Первая остановка — у загона тапиров. Эти южноамериканские животные размерами напоминают шотландских пони, а видом — этакий гибрид древней лошади и мини-слона с укороченным хоботом. За их странные подвижные носы наша пара получила клички Клавдий и Клодетта; детеныша мы назвали Нероном. Завидев нас, вся троица затрусила к ограде, издавая приветственный писк — совсем неожиданный звук для таких бочонков шоколадного цвета. Почесывая ухо Клавдия, я вспомнил, как впервые увидел его кротко и уныло восседающим в окне одного зоомагазина в Буэнос-Айресе. Скудные познания в испанском языке вынудили меня обратиться за помощью к одной из самых красивых женщин, каких я когда-либо знал, — к Бебите Феррейра. С важным видом она вплыла в пропыленную лавку и, пустив в ход все свое обаяние в сочетании с практичностью, какой позавидовала бы работорговка, в несколько секунд покорила сердце хозяина, так что Клавдий достался нам за полцены.

После чего Бебита надела свои длинные белые перчатки, которые сняла, чтобы не мешали торговаться, и величественно удалилась; я смиренно следовал за ней, ведя Клавдия на поводке. Она жестом остановила такси, но когда водитель обнаружил, что Бебита собирается везти с собой Клавдия, на лице его появилось выражение ужаса.

— Сеньора, бичо не положено возить в такси, — сказал он. Бичо — весьма удобное южноамериканское слово, подразумевающее любых диких животных.

Бебита наградила водителя взглядом, каким, должно быть, королева Виктория удостаивала своих подданных, когда бывала не в духе.

— Это не бичо, — холодно молвила она, — это тапир.

— Нет, это бичо, — упорствовал таксист, — дикий свирепый бичо.

— Он не дикий, не свирепый и не бичо, — возразила Бебита. — Но если ты отказываешься заработать тридцать песо, я не сомневаюсь, что найдутся другие таксисты.

— Но… полиция…— ответил водитель, в душе которого корыстолюбие сразилось с инстинктом самосохранения.

— Полицию я беру на себя, — отрезала Бебита, и вопрос был решен.

У нас Клавдий уже дважды становился отцом, и более красивого тапира мне не доводилось видеть. Пока я чесал его ухо, он вдруг с громким вздохом упал на спину, точно подстреленный, давая понять, чтобы я почесал также его животик. Я послушался, а вечно голодный Нерон принялся жевать ухо своего родителя, отчего тот вскочил на ноги, негодующе фыркая. Джереми сообщил мне, что никак не может найти подходящий зоопарк, куда можно было бы передать Клавдия с его семейством, и я изобразил на лице огорчение, хотя в душе был только рад этому известию.

Затем мы подошли к загону пекари, где Хуанита успела уже произвести на свет целый выводок этих южноамериканских свиней. Я приобрел Хуаниту еще поросенком в провинции Жужуй на севере Аргентины, и пока моя коллекция животных добиралась поездом до Буэнос-Айреса, она заболела воспалением легких. В городе для моих зверей нашлось убежище на территории Музея естественной истории; сам же я поселился у одного моего друга. Разумеется, Хуанита въехала к нему вместе со мной, чтобы я мог за ней ухаживать. Она была очень плоха, и я был уверен, что Хуанита не выживет. Между музеем и квартирой моего друга располагался квартал публичных домов, и там на улице Венти-Чинко-де-Марцо находился музыкальный бар Олли, куда мы наведывались в перерывах между работой в наших зверинцах, чтобы подкрепиться кувшином-другим вина. Девицы Олли вскоре проведали о наших с Давидом занятиях и о бедственном состоянии Хуаниты. Каждый вечер они с предельной чуткостью справлялись о ее здоровье и наперебой предлагали маленькие подарки для Хуаниты (приобретенные, как я полагаю, на доходы, кои люди назвали бы «нечестивыми») — шоколадные конфеты, инжир, авокадо, вареную кукурузу. И как же они ликовали, когда я сообщил, что Хуанита решительно идет на поправку. Одна из девушек прослезилась, так что пришлось ободрить ее стаканчиком бренди, а сам Олли угостил напитками всех собравшихся за счет заведения. Что бы ни говорили о падших женщинах, попади я в больницу, был бы не прочь стать предметом искренней любви и заботы дев из бара Олли. Теперь же я с радостью услышал от Джереми, что он затрудняется найти новое прибежище для наших пекари.

От Хуаниты с ее потомством мы проследовали к обители пальмовой циветы по имени Потсил. Этот зверек похож на кошку; шерсть рыжевато-коричневая с темными пятнышками, длинный хвост украшен кольчатым рисунком. Янтарного цвета выпуклые глаза с щелевидным зрачком придают цивете отдаленное сходство с рептилией. Я приобрел Потсила в Западной Африке, когда он только родился и еще был слепой. Как только у него открылись глаза и прорезались молочные зубы, мне стало ясно, что я выкармливаю монстра. Для Потсила смысл жизни заключался в обжорстве, он жадно набрасывался на все, на чем останавливался его взгляд, оправдывая с лихвой определение «всеядный», коим в справочниках сопровождается название этого зверька. Издавая ликующие звуки, Потсил уписывал все, что прочие наши питомцы отвергали как совершенно несъедобное. Похоже, больше всего на свете он мечтал о том, чтобы скушать человека, не сомневаясь, что ему это вполне по силам. Чистить клетку Потсила было делом весьма рискованным — каким бы сонным он ни казался с виду, под влиянием желудочных соков мог двигаться с быстротой молнии. Одним из моих самых интересных шрамов я обязан именно Потсилу, а потому готов был расстаться с ним без всякого сожаления.

А дело было так. Однажды утром, проходя мимо его обители, я застал за уборкой одного нашего сотрудника. Наивный новичок, он посчитал Потсила этакой безобидной кошечкой, а потому взял его за шиворот одной рукой и прижал к своей груди, чтобы другой рукой приступить к уборке. Иногда наивность подобного рода окупается, потому что застигнутый врасплох зверек не сразу приходит в себя. Сдуру я решил помочь новичку.

— Дай-ка я его подержу, — сказал я, — он знает меня.

Наклонившись вперед, я схватил Потсила за шиворот и приготовился взять его другой рукой за хвост. Обычно этот способ позволял избегать соприкосновения с зубами и когтями Потсила. Не успел я, однако, довести задуманный маневр до конца, как за спиной у меня чей-то голос радостно произнес:

— Вы, очевидно, мистер Даррелл!

Я повернулся на голос, и Потсил не замедлил воспользоваться этим. Повиснув в воздухе, точно висельник в петле, он изогнулся и вонзил в мое запястье острейшие втяжные когти, за которыми последовали и зубы, коим мог бы позавидовать детеныш саблезубого тигра. Полагаю, многим из нас доводилось поражаться тому, сколько крови содержится в наших сосудах, ведь обычно мы стараемся не слишком ее расплескивать. Когда клыки Потсила вонзились в мое тело, как горячее лезвие вонзается в масло, мне показалось, что я каждую секунду теряю не менее полутора литров животворной жидкости. Каким-то образом мне удалось подавить крик боли, заставив себя произнести: