Роберт Лесли - Медведи и Я

Гряда облаков, плывущая с Юкона вдоль западных отрогов Скалистых гор, принесла холодный арктический воздух, так что я зажег угольно-масляную лампу, подбросил в очаг два сухих полена, подвинул поближе к нему глубокий обитый лосевой кожей стул и приготовился провести вечер за чтением возвышенных сочинений Роберта Сервиса. Медвежата смертельно боялись трещащего огня, но любопытство — свойственное всем медведям — победило их страх. Подбадриваемые, без всякого сомнения, приятным ощущением безопасности и сытости, малыши, как щенки, подползали все ближе и ближе к очагу и с визгом бросались в темные углы под лавками всякий раз, как скопившийся в дереве газ с треском взрывался, рассыпая слепящие снопы искр.

Но если огня они просто боялись, то я внушал им настоящий ужас. Они не испытывали ко мне как к новому для себя зверю ни малейшего интереса, и стоило мне сделать хоть шаг в их сторону, как они единым клубком забивались под лавку. Должно быть, исчезновение их матери, а потом и приемной матери было еще слишком свежо в их маленьких растерянных умишках. Каким-то образом вид человека был связан для них с этими роковыми исчезновениями.

Выхаживать и выкармливать тройню вдвое труднее, чем двойню, потому что медвежата-тройняшки более мелкие и более слабые. Часто кто-то один болезнен, другой капризен, а третий так привыкает к опеке, что вырастает очень робким и не способен самостоятельно жить в мире, где медведь медведю враг. Обычно какие-то природные различия, не столь очевидные у двойняшек, проявляются в размере, окрасе и привычках тройняшек.

Те трое, которые остались со мной, казались мне совершенно одинаковыми, словно их сделали под копирку, пока я не присмотрелся к ним поближе. Один был чуточку крупнее других и не совсем исчерна-коричневый, а цвета вороненой ржавчины, и на груди у него было маленькое белое пятно. Я назвал его Расти, [1] rusty — ржавый, цвета ржавчины отчасти из-за его окраски тона темной корицы, а отчасти по тому визгливому писку, которым он настаивал на своем главенстве над двумя остальными.

Едва выйдя наутро из дома, Расти стал кусать своих брата и сестру за поджилки, пока они не залезли на ель. Он хотел удостовериться в том, что можно без опаски обследовать поляну за домом. Когда же он обнаружил, что у него не хватает духу осмотреть таинственный двор за домом одному, он позвал их вниз отрывистым фырканьем. Принюхиваясь, они неуклюже продвигались сквозь бурьян по своей новой территории, а Расти своим визгом, похожим на звук фальшивой дудки, приказывал им вернуться, если они вдруг опережали его. При малейшем неповиновении он поднимался на задние лапы и подкреплял свой авторитет короткими точными ударами правой и левой в челюсть ослушника.

Самый маленький из медвежат был почти сплошь черный, не такой шумный и склонен во всем следовать за Расти или сестрой. Он был неуклюж и, куда бы ни шел, вечно за что-нибудь задевал. И почти всегда, прежде чем что-то сделать — даже начать есть, — он усаживался и скреб лапой за ухом. Именно поэтому я назвал его Скреч. [2] scratch — чесать

Их сестра была куда изящнее, но такая же проказливая, как братья. На кончике каждого волоска ее меха была крупинка серого цвета, как будто она только что вывалялась в пыли. Каждому, кто бывал на севере озерного края Британской Колумбии, известно, что в этой стране густых лесов, сапфировых озер и сверкающих пляжей нет пыли. И все же я не удержался и назвал малышку Дасти. [3] dusty — пыльный

Я предчувствовал, что из-за Расти, Дасти и Скреча мой довольно свободный и абсолютно независимый распорядок дня — рабочего дня золотоискателя — переменится, но и представить себе не мог, насколько. Однако в ходе нашей совместной жизни я поневоле признал, что медвежата шли на куда большие уступки, чем я.

Всю первую неделю каждый вечер, часов в шесть, старая медведица приходила на опушку леса, подзывала малышей, быстро проводила собрание, а затем отсылала их назад в дом и удалялась по старой звериной тропе, которая вела вдоль Наггет-Крика в необозримые леса Томлинсона. Неделя кончилась, и мы больше не видели нашей медведицы.

Честно говоря, я не придавал особого значения этим приходам старой медведицы, пока не поговорил однажды с Чарли Твейтом, индейцем-лесорубом из племени чилкотин, когда он, поставив свою моторку у причала Ред-Ферна, заночевал у нас. В поисках золота и платины вдоль рек и озер горных хребтов Бабин и Дрифтвуд я довольно долго общался с многочисленными семьями разных индейских племен группы надене, живущих в лесной глуши. Эти лесные жители, люди простые и часто примитивные, но обладавшие удивительной душевной цельностью, не только обучили меня своему древнему умению жить в лесу; они позволяли мне пользоваться своими хижинами и орудиями труда, зачастую доставляли продукты по целой цепочке бурных озер и предательских белопенных рек, растянувшихся на сотню миль, и показывали, где копать и промывать песок в поисках драгоценных металлов. Даже те тридцать пять месяцев, что я жил вместе с медведями почти как животное — недостойное занятие в глазах индейцев племен бобров и секани, — эти индейцы закрывали глаза на мое странное поведение, считая, что оно вызвано каким-то им совершенно непонятным комплексом. Чарли Твейт был первым, кому я рассказал о событиях этой недели.

— Даже если мать-медведица по каким-то причинам оставляет своих малышей, — сказал Чарли, — она часто наведывается к приемной матери, посмотреть, хорошо ли ее малышам. Индейцы говорят, что мать берет их обратно, если ей что-то не понравится. Похоже, что ты выдержал проверку, Боб. А что ты будешь делать теперь?

— А разве у меня есть выбор? — спросил я с вызовом. — Видно, природа-матушка сама решила, чтобы я воспитывал этих медвежат. Я не могу выгнать их на растерзание пумам, волкам и рысям.

— Тебя ждут немалые беды, — предупредил он. — Немалые беды ждут и тебя и медведей. Человек не может жить по-медвежьи, а медведь — по-человечьи.

На следующее утро медвежата ни за что не слезали с дерева, пока Чарли не уплыл.

Только на девятый вечер, сидя у широко раскрытой дверцы очага, я узнал, что еда, убежище и защита — это еще не все, что нужно маленьким медведям. Ужин кончился, посуда была вымыта, я перечитывал в пятый раз баллады Сервиса, устроившись у очага, в котором потрескивали поленья. По крыше уныло барабанил дождь. Лежа на своей подстилке у очага, Расти разглядывал меня, как почти весь этот день на берегу речки. Дасти и Скреч, прижавшись к нему, дремали, свернувшись калачиком. Наконец, Расти поднялся и решительно двинулся к моему стулу; при этом резком движении остальные двое приоткрыли один глаз и стали следить за ним. Обнюхав мои дымящиеся носки, он встал на задние лапы, осторожно подошел к стулу и положил обе передние лапы мне на колени. Я решил не обращать на него внимания хотя бы некоторое время, но медведи, так же как слоны и боа-констрикторы, не дают себя игнорировать, особенно когда они жаждут ласки.