Роберт Лесли - Медведи и Я

Во время болезни Скреча мы с Расти часто уходили вдвоем на прогулку, пока он и Дасти спали. Расти ни за что не хотел идти в лес один и возвращался со мной, не успев как следует наесться: чтобы насытиться, ему понадобилось бы обойти очень большую территорию, а такие походы мне были просто не под силу. Я часто забирался на белые известняковые утесы, которые высились на северном берегу Отет-Крика, в надежде, что медведь хорошенько попасется на широком лугу, раскинувшемся у их подножия на сто акров; но Расти тоже любил посидеть на вершине скалы, где гулял ветер, внимая сентябрьским песням елей и хемлоков, доносившимся снизу, словно приглушенная музыка органа; при этом он вглядывался вдаль с таким видом, словно бы сам решил побывать когда-нибудь в тех местах.

Из всех наших путешествий этому медведю, по-видимому, больше всего полюбилось (не говоря, конечно, о главном его занятии — кормежке) катание на каноэ. В начале октября я чуть ли не каждый день отправлялся с ним под вечер, когда стихал ветер, в плавание по северо-западному рукаву озера; видно было, что Расти получает от этих прогулок громадное удовольствие. Медведь обладал замечательным чувством баланса; мы часами плавали в каноэ, иногда я рыбачил, потом снова брался за весло, а он, сидя впереди меня и положив передние лапы на борта лодки, чутко следил за ее равновесием. За эти вечера мы с ним так сблизились, что для взаимопонимания нам уже почти не требовалось никаких внешних знаков. Мне хочется верить, что мы с ним сделали по крайней мере первый шаг навстречу друг другу через ту непроходимую бездну, которая за множество веков пролегла между зверями и человеком.

Под влиянием дальнейших событий все остальные дни вплоть до ноября слились в моем представлении, и я не могу уже в точности восстановить последовательное течение времени. Дневник был заброшен, и я не отмечал дней по календарю. Помню, что после одной холодной и дождливой ночи последовала целая неделя солнечных дней с ночными заморозками. В эту теплую неделю медведи вдруг начали уходить на жировку днем и возвращаться домой к вечеру, чтобы провести холодную ночь в домашнем тепле. Поскольку со времени отъезда Ларча я ни разу не слышал на озере моторных лодок и гидропланов, то решил, что у нас установился статус заказника или провинциального парка, иначе с началом охотничьего сезона я стал бы сопровождать медведей в их лесных странствиях. Поэтому я был неприятно поражен, когда в один прекрасный день с озера неожиданно послышался приглушенный расстоянием рокот лодочного мотора. В северных лесах все звуки, бесконечно преломляемые эхом, разносятся далеко вокруг, причем они порой так изменяются на своем пути, что воспринимаются совершенно искаженно и нет никакой возможности судить о том, где находится их источник. В то утро я готов был поклясться, что слышал не только тарахтение мотора, но и хлопанье ружейных выстрелов, однако эти звуки показались мне такими далекими и смутными, что я приписал это впечатление хрусту сухих веток которые часто обламывались и падали в это время года.

«И все-таки мне будет спокойнее, когда эти бродяги вернутся домой», — подумал я про себя.

На закате медведи не вернулись. Лес погрузился в непроницаемую тьму безлунной ночи, которая казалась еще мрачней от зова одинокой потерявшейся куропатки. От страха она так раскричалась, что обнаружила себя и была схвачена лисой; слышно было, как вопит пойманная птица. Я сидел на крыльце, вслушиваясь в ночь, поджидая медведей, и при каждом шорохе вздрагивал. Наконец мороз стал пощипывать меня за нос и за уши, и, уйдя в дом, я разжег огонь в печи, решив, что медведи придут совершенно продрогшие.

«Скорее всего, — подумалось мне, — они откопали какую-нибудь тушу, припрятанную про запас медведем-гризли, и им пришлось обороняться от хозяина».

Я живо представил себе, как они карабкаются на кровать и зевают, разомлев от тепла, как повертевшись, устраиваются на ночлег, сторонясь при этом длинного пухового спального мешка, лежащего посередине, потому что… «это имущество Боба, а он не уступит своего места». На каждый шорох ветра, треск сухой ветки я бросался к двери и, напрягая слух, вглядывался в пустой мрак. Я так нервничал и беспокоился, что не мог усидеть от нетерпения, хотя достаточно хорошо знал, что медведи подходят к дому не таясь; они с топотом взбегали на крыльцо, рыча и награждая друг друга тумаками, каждый старался оттеснить другого, чтобы первому отпереть щеколду; ворвавшись, они гурьбой кидались ко мне здороваться, потом начиналась толкотня из-за места на кровати или в конуре, смотря по тому, где им вздумается в этот раз лечь. Я просидел до утра, подбрасывая в очаг поленья, но так и не дождался медведей.

Когда окончательно рассвело, я разложил несколько костров, надеясь, что дым привлечет людей: на озере мне снова послышался шум мотора, и я хотел предупредить охотников, что в лесу бродят ручные медведи. Я довольно далеко прошелся по берегу озера, но никто не отозвался, и я побрел домой, слушая, как замирает тарахтенье моторки, удаляясь, кажется, в сторону Мидл-Ривер. Неподалеку от хижины Ларча на озеро опустился гидроплан, второй, судя по звуку, сел где-то возле впадения Дрифтвуд-Ривер в северо-восточный рукав Таклы. Не прошло нескольких минут, как среди мирных гор вдруг совершенно отчетливо прогремели раскаты ружейных выстрелов.

Парламент так и не принял временных охранных мер до окончательного решения вопроса.

Я столкнул на воду каноэ и поплыл вдоль самого берега, стараясь обнаружить следы присутствия медведей, но смог одолеть лишь километр — поднялся ветер, вздымая полутораметровые волны. Резкие порывы легко разворачивали нос ненагруженного челнока, и он крутился на воде, как березовый листок. Мое каноэ стало быстро оседать, так как с каждой волной в него заплескивалось по нескольку галлонов ледяной воды; делать было нечего, пришлось пристать к берегу. Вылив воду я вернулся домой, так и не найдя никаких следов исчезнувших медведей.

Два дня спустя лес вокруг хижины закишел белками-летягами. Маленькие планеристы скользили в пространстве между деревьями, и, едва коснувшись земли, стремглав карабкались на дерево, повторяя всё сначала. Казалось, что зверьки заняты странной игрой. Пока тут жили медведи, я и не подозревал о существовании летяг.

Пошел третий день с тех пор, как пропали медведи. Разглядывая в бинокль лесные просторы, я вдруг увидел на звериной тропе могучую фигуру Расти. Расти был ранен. Я позвал его и сам побежал навстречу, но когда я приблизился на расстояние пяти метров, он встал на дыбы, зарычал и приготовился к нападению. Увидев, как он раскинул передние лапы и выставил когти, я понял, что он невменяем и не узнает меня.