Вильям Козлов - Дай лапу, дружище!

После купания от приходит в игривое настроение, я это тоже предвидел, и, прежде чем мокрая взъерошенная махина прыгнет на меня и начнет хватать красной пастью за ноги, я швыряю другую палку в озеро. Рефлекс срабатывает мгновенно, и Варден снова плюхается в воду.

Солнце щедро позолотило вершины сосен и елей, облака, будто под прессом, сплющиваются на горизонте, из кучевых превращаются в перистые и поднимаются выше. Птицы перед самым носом перелетают просеку. Это мухоловки, пеночки, трясогузки. На усыпанных желтыми иголками полянках яркой голубизной стреляют в глаза мохнатые подснежники. Их много сортов, вон по краям дороги мерцают синью маленькие цветки, на другой стороне белеют тоже подснежники. Я люблю вот эти, большие, с цветком-колокольчиком, пушистые, все в волосках, будто обросшие белесой шерстью. Я их никогда не срываю, — бывает, подойду, нагнусь, поглажу пальцами, понюхаю и пойду дальше. Цветок родился, чтобы жить на земле, питаться ее соками, тянуться к солнцу, дать семена, а если его оборвешь, то погубишь. Здесь он живет, а дома в вазе с водой медленно умирает. И странно, что многим людям приятно смотреть на умирающие цветы. Раньше я как-то не обращал внимания на то, что взрослые и дети охапками срывают полевые цветы, даже умилялся, вот, дескать, какие они, любят природу, тянутся к прекрасному! А теперь у меня портится настроение, когда я вижу людей с букетами полевых цветов в руках. Сколько красоты погублено! И никогда уже эти цветы не дадут семена.

Обидно, что человек ни в чем не знает меры! И попробуй скажи кому-нибудь: «Зачем вы рвете цветы? Вы ведь их губите!» — на тебя посмотрят, как на ненормального. Наверное, следует писать при входе в лес: «Люди, не троньте зверей, птиц, не разоряйте муравейники! Берегите рыбу в озерах! Пощадите цветы, они тоже любят жизнь, солнце!» Можно и еще придумать, чтобы совесть затрагивало.

Тихо кругом. Вечнозеленые сосны радуют глаз, на березах уже вылупились маленькие листья, а на других лиственных лишь набухли желваками крупные почки. Я вижу, возле толстой березы стоит трехлитровая банка. Кто-то поставил. Не знаю, что на меня нашло, но я подошел к дереву, поднял обеими руками сразу запотевшую от моих ладоней до половины наполненную банку и долго пил сладковатый березовый сок.

Сразу за негустым перелеском находится турбаза «Ленок». Директором там уже второй десяток лет Владимир Анатольевич Закатихин. Родом он из Вологды, жил в Великих Луках, где у него и сейчас семья, но настоящим своим домом он считает турбазу.

Летом на базе всегда шумно, много народу, а зимой тихо, спокойно. База действует круглый год, но зимой посетителей гораздо меньше. В предыдущую зиму я приезжал сюда в конце января, мы с Владимиром Анатольевичем сблизились. Я один, и он один. Волей-неволей мы потянулись друг к другу. Как и всех, его, конечно, заинтересовал Варден. Собак он любил, правда несколько своеобразно, но таких, как Варден, никогда не видел. Первая встреча Закатихина и Вардена я бы не сказал что была дружеской. Черный терьер вихрем налетел на него, свалил с ног — это когда Владимир Анатольевич неожиданно пожаловал ко мне, не предупредив, — но не покусал. Закатихин с самым невозмутимым видом поднялся, отряхнул ватник, подобрал слетевшую зимнюю шапку и, сурово посмотрев на Вардена, веско заметил:

— Не годится, брат, так гостей встречать. Это не по-нашему, не по-вологодски!

Как ни странно, Варден устыдился, понурил большую голову и отошел прочь. Тут ему, конечно, досталось и от меня.

— Зря кричишь, — остановил меня Закатихин, перейдя сразу на «ты». — Такая у него служба. Я виноват, что сунулся без спросу. Понравился мне твой Вардель…

Произнес все это он без улыбки, самым серьезным тоном. Долго он не мог усвоить необычное имя черного терьера. Я, как старый собачник, знал, что весь помет родовитого предка Вардена был назван на букву В. Ну, а бывший хозяин щенка моряк, он и придумал французское Варден, скорее всего производное от исторически известного Вердена.

— А силен, бродяга! — продолжал восхищаться Закатихин и без всякого страха потрепал пса за ухом. К моему удивлению, тот даже не рыкнул, хотя обычно фамильярностей со стороны чужих не терпел. Я так и не понял, зачем ко мне пожаловал директор турбазы: или со мной поближе познакомиться, или на Вардена посмотреть? Дела у него никакого ко мне не было. Разговор, в основном, вертелся вокруг собак. Владимир Анатольевич рассказал, какой у него был замечательный пес, овчарка. Послушный, преданный. Трезор, так звали его овчарку, никого и близко к хозяину не подпустит. А придет он в Опухлики — там находилось кафе, где продавали бочковое пиво, — Трезор усаживается в сторонке и терпеливо ждет своего хозяина. Его все там знали.

Я поинтересовался: куда же подевался столь замечательный пес? Владимир Анатольевич помрачнел, закурил «беломорину» и, помолчав, сокрушенно ответил:

— Как-то уехал я в город, все-таки там семья, а вернулся через день — нет пары лыж с палками, что стояли у крыльца, и… Трезора. Какие-то прохвосты украли.

После того как он нахваливал своего Трезора, мне было несколько удивительно, как это можно украсть с привязи матерую овчарку, причем так преданную хозяину? Но лицо у Закатихина и так было расстроенное, и я не стал выражать свое недоумение. Задумчиво глядя на Вардена, он произнес:

— Вардена не украли бы… Побоялись!

— Чтобы собаку увели с цепи… — покачал я головой. — Это что-то новенькое.

— Слонов из клеток уводят, — невозмутимо заметил Закатихин. — А собака — это пустяк.

— Насчет слонов не слышал, — улыбнулся я.

— В рукавицах можно с любой собакой справиться, — уверял Владимир Анатольевич, как будто он имел в этом деле немалый опыт.

— Ну и что, так и не нашли? — полюбопытствовал я.

— Чего? Лыжи?

— Собаку.

— Слышал, что в Невеле она.

— Забрали бы.

— Все недосуг, да и кто отдаст? Скажет, что его собака, и баста.

— Но она вас сразу узнает! — удивился я.

— Может, уже и забыла, — беспечно махнул рукой Закатихин. — Да я и не знаю, у кого она. А может, и наврали. Каждому на слово верить нельзя.

Хотя он и опечалился, рассказывая о Трезоре, отыскать его, судя по всему, ему и в голову не приходило.

Росту он невысокого, лицо обветренное, нос бугристый и с розовым оттенком, из чего я и заключил, что мой гость любитель выпить, волосы редкие и светлые. На вид ему было лет сорок пять. Когда-то Закатихин прилично бегал, даже был чемпионом области. Слова он произносил не очень внятно, как он сам говорил, из алфавита не выговаривает добрую половину букв. Правда, когда привыкнешь к нему, то скоро не замечаешь, что вместо слова «женщина» он говорит «зенсина», а вместо «самочувствие» — «сюствие».