Софья Радзиевская - Лесная быль. Рассказы и повести

И я сдалась. Маленький, серый, не знающий страха комочек согласился ехать со мной, но не пленником, а свободным всадником на луке седла.

— О Арстан, джигит Арстан! — смеялись киргизы и ещё что-то говорили, указывая на барсёнка. А тот, с громким писком, тыкался мордочкой в мою руку. Он проголодался и знал, что в большом кармане на боку, кроме чашки, спрятана и бутылочка козьего молока.

Лесничий, тощий, желчный и угрюмый человек, нервно теребил бородку и отворачивался.

— Пятьдесят рублей за такую дрянь швырять, да ещё возись с ним, — ворчливо сказал он. — А впрочем, вы так налетели, что мне и сообразить не дали.

— Да как же я налетела? — смеялась я. — Ведь барса-то вам первому предложили, а я сидела и дрожала от страха, чтобы вы его не купили.

— А может, я за ночь и надумал бы, — уже с нескрываемой злостью перебил лесничий и ударил коня нагайкой.

— Потише, хозяин, — спокойно отозвался Атамкул. — Тут места, трудные, а конь горячий, не торопи.

Дорога снова пошла узкая. Отряд вытянулся гуськом. Разнеженный теплом, напившись молока, Арстан разлёгся поперёк седла, голова — на одном моём колене, хвост — на другом, и лениво посматривал вниз.

— Любишь горы, Арстан, — погладила я его. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза — горы его, во всяком случае, не пугали.

Между тем сумерки сгущались. Скоро уже трудно стало различать едущих всадников. Я тронула лошадь ногой, чтобы она не отставала, и сунула разоспавшегося барсёнка за пазуху, под куртку. Он сонно заворочался и притих.

Из ущелья потянуло сыростью, а от снежных вершин — холодом. Кривые стволы арчи [9]в темноте походили на притаившихся в засаде людей. А Рахим по-киргизски что-то рассказывал Атамкулу. Там были и ночь и ножи, и кровь, а оттого, что я не всё понимала, становилось ещё страшнее.

Уже совсем стемнело. Вдали блеснул огонёк.

— Аул, — сказал Атамкул. — Теперь далеко, кызым, одна не езди, плохо будет. Ноги береги, поднимай выше на седло. Собаки кинутся, за ноги с седла стянут. И камчой надо крепче бить их по мордам. Самые злые собаки в этом ауле. От них щенят берут, большие деньги дают. Сторожа самые хорошие.

— А тропинка там шире не будет? — осведомилась я, невольно подбирая поводья.

— Будет, вот здесь совсем широко. — И Атамкул, придержав лошадь, подождал меня.

— Да я не боюсь… — начала было я и остановилась: в ответ послышался злобный лай и топот быстрых ног. Слышно было, что навстречу нам мчится дикая стая, разгорячённая и озлобленная. Впопыхах собаки сталкивались и яростно кусали друг друга, взвизгивая и ещё более ожесточаясь. Их лай походил на вой и страшно отдавался в горах.

— А, чёрт! — лесничий попятил лошадь так, что оказался между Атамкулом и мною. — Да их много, кажется.

— Много! — согласился Атамкул. В голосе его я уловила сдержанную насмешку. — Кто боится, того первого за ногу стащат!

Отвечать лесничему было уже некогда. При свете догорающих костров на нас налетела собачья стая. Лесничий вскрикнул и ударил камчой по чему-то мягкому. Вой перешёл в визг, но киргизы уже бежали нам навстречу.

Оскаленная морда взлетела чуть не к самому моему лицу, острые зубы рванули за колено. Лошадь подо мной завертелась, костры освещали чёрные шапки киргизов и блестящие глаза собак. Я подтянула ноги на седло и в ужасе почувствовала, что вот-вот свалюсь прямо в оскаленные пасти.

— Сиди крепко! — раздался голос Атамкула. — Камчой, камчой бей! — И одним ударом он сбросил на землю громадного пса. Тот свалился с визгом, но успел разорвать мой левый рукав от плеча до локтя. Наконец побеждённые собаки отступили. Сидя в отдалении жадным кольцом, они взвизгивали и подвывали, ожидая случая снова броситься на нас.

Отбиваясь от собак, мы не заметили, что тропинка, расширившись, окончилась довольно просторной площадкой, охваченной кольцом гор. На ней стояли юрты, перед юртами горели костры и толпились киргизы в больших чёрных шапках и киргизки в ещё больших белых головных уборах.

Мы слезли с лошадей и прошли в юрту. Посредине горел маленький костёр, около него стояли медные кумганы — высокие чайники с длинными изогнутыми носиками.

Скоро мы уже сидели вокруг костра и грелись, облокотясь на ватные подушки, с чашками горячей шурпы в руках. Крепкий бульон понравился и барсёнку: он с аппетитом выпил целую чашку и, важно лёжа у огня, не мигая смотрел на него.

Старый киргиз-хозяин не мог им налюбоваться.

— Да, — нежно говорил он, проводя рукой по мягкой шёрстке. — Такой большой будет, — он показал руками, — с добрую лошадь. Спать будешь, плохой человек к тебе придёт, вот ему что будет! — И он, выразитель. но щёлкнув зубами и закинув голову, показал руками на горло.

Желчное лицо лесничего ещё больше потемнело. Он недобрым взглядом покосился на меня и барсёнка, аз затем на всех присутствующих, словно ища выход накопившемуся раздражению.

— Спать пора, — брюзгливо сказал он, — работать завтра надо и дальше ехать… со зверинцем.

Уютно устроившись под тёплым одеялом, с барсом в объятиях, я долго ещё слышала голоса.

И опять наутро под возгласы «хайр, хайр!» мы с барсом скрылись за поворотом тропинки. Он уже сразу занял своё место на луке седла. Сытый и весёлый, он то смотрел вниз, то ласково покусывал меня за палец, но не мурлыкал.

— Когда большой будет, так «хр-хр» делать будет, — объяснил Атамкул. — Как гром греметь будет, а сейчас он бала [10], говорить ещё не умеет.

Вдруг лесничий, ехавший впереди отряда, сдержал лошадь и поравнялся со мной. Он нервно теребил редкую рыжеватую бородку и смотрел в сторону.

— Софья Борисовна, — начал он, — я передумал э… чёрт… я вам сто рублей отдам, а барсёнка беру себе.

— Я, Сергей Ильич, барсами не торгую. Вы его купить отказались, а теперь он мой.

— Вот как! — лесничий чуть не задохнулся от ярости. — Так знайте, дерзкая девчонка, я его у вас отберу! Так что лучше не спорьте! Иначе… — он сделал паузу. — Постойте, куда вы?! С ума сошли… постойте!

В этом месте ущелье разделилось надвое, и весь отряд уже повернул налево и скрылся из глаз. А я, пришпорив лошадь, во весь дух понеслась по правому рукаву, не думая, куда это меня приведёт. Долина делала резкий поворот, триста метров — и меня уже не было видно. Ещё километр бешеной гонки, и я сдержала лошадь и прислушалась: погони нет. Но всё-таки надо быть осторожной. Я схватила оглушённого скачкой барсёнка на руки и прижала к себе:

— Не отдам тебя! Ни за что! Ты мой, Арстанка!

Арстан засунул мне мордочку под подбородок и вздохнул. Ясно, он хотел остаться со мной. Я вынула чашечку, бутылку и напоила его, чтобы он не запищал. Потом осторожно свернула влево — к речке, в густые кусты орешника и облепихи. В этом месте на каменистой тропинке копыта не оставляли следов, и погоня, а я в, ней не сомневалась, должна была проскакать мимо.