Владимир Дуров - Мои звери

Но однажды мне чуть-чуть не пришлось поплатиться жизнью из-за моего добродушного Мишки.

За медведем ухаживал один из служащих, Гребешков. Но Гребешков плохо обращался с медведем и с другими моими животными. Я долго терпел, но наконец сказал:

— Послушайте, я вас больше держать не могу. Берите расчёт и уходите подобру-поздорову. Из-за вас мои звери теряют доверие к человеку. Вы уничтожаете всю мою кропотливую работу!

Он усмехнулся и, видно, подумал:

«Ладно, как-нибудь обойдётся! Кто же без меня наденет на медведя цепь и выведет его на арену?»

Но я не шутил. Я решил обойтись без этого служащего.

По городу уже были расклеены афиши:

Друзья говорили мне:

— Отложите медвежий номер. Не надо рисковать: как бы не задурил ваш Мишка без служащего, к которому он привык.

Я засмеялся:

— Что вы толкуете! Мой Мишка — ведь это само добродушие. При чём тут служащий? Разве он не знает меня, мой Топтыгин?

— А мы всё-таки не пойдём смотреть вас сегодня, — говорили они. — Что-то страшно.

— Как хотите!

Перед спектаклем я, как всегда, отправился проверить, на месте ли сторожа. Цирк стоял в саду. В тёмном углу, у входа в конюшню, я заметил человека. Он метнулся в сторону и быстро скрылся за деревьями.

«Кажется, это Гребешков, — подумал я. — Впрочем, может быть, и не он».

Потом я занялся гримом, переодеванием и забыл о Гребешкове.

И вот я на арене. Показываю публике своих друзей. Дошла очередь до Мишки.

Михаил Иванович, как всегда, выполнял всё, что я требовал: он скользил по столбу, ходил по бутылкам, танцевал под музыку вальс. Номер подходил к концу.

Топтыгин должен был сесть в коляску, взять из моих рук бутылку с молоком, уехать на собаках на конюшню.

Тройка сибирских собак подана. Я подвёл Мишку к экипажу. Он сел. Я забросил цепь ему на спину и подал бутылку.

Вдруг Мишка нагнулся, открыл пасть и крепкими зубами вцепился в мою левую руку, немного ниже плеча.

Публика в ужасе закричала. Медведь, не выпуская руки, обнял меня и подмял под себя.

Служащие растерялись. Один из них бросился наверх, к музыкантам, и стал оттуда бросать медведю маленькие кусочки хлеба, будто птичке.

Публика заметалась по цирку. Все старались пробраться к выходу. Со всех сторон раздавались крики:

— Задавил!

— Медведь!

— Спасите!

Усатый городовой забрался на галерею. Там, наверху, он храбро размахивал своей шашкой. Нарядные, важные дамы сидели верхом на барьерах лож; шляпки их съехали набок; дамы кричали и плакали…

Медведь не отпускал меня. Один из артистов схватил на конюшне навозные вилы, ткнул ими сзади медведя. Впрочем, он тотчас же бросил вилы и убежал.

Медведь заревел от боли, оставил меня и кинулся в публику.

Моментально толпа очистила всю правую сторону цирка. Тогда медведь бросился влево.

Тут я поднялся. На мне был костюм из плотного шёлка. Зубы медведя не очень повредили мне. Я закричал что было силы:

— Успокойтесь! Займите места! Представление продолжается!

Я бросился к медведю и ударил его ногой. Он встал на задние лапы и медленно пошёл на меня…

Я пристально смотрел в его глаза. Я чувствовал: во чтобы то ни стало мне надо увести его с арены. Я пятился. Медведь шёл на меня. Я властно кричал:

— Алле! Алле!

Мой голос повлиял на медведя. Нам надо было с ним пройти через всю арену. Медведь явно выражал желание оставить меня и броситься туда, где слышались женские голоса и визг детей. Он особенным образом рычал, глотал слюну и косил тёмными глазами. Но я кричал:

— Алле! Алле!

Медленно-медленно я пятился к конюшне, медведь на задних лапах шёл за мной.

Наконец мы в конюшне. Под ногами — покрытые сеном доски; где-то рядом тревожно стучат лошадиные копыта. Я кричу ещё раз:

— Алле! На место!

И медведь, поджав уши, опускается на все четыре лапы и уходит в свою клетку.

Одним прыжком я подскакиваю к клетке и закрываю её. Тут силы покидают меня. Голова кружится. Я почти теряю сознание. Потом я прихожу в себя и только тогда начинаю чувствовать сильную боль в руке.

Почему же вдруг добродушный Мишка кинулся на меня?

Я нашёл около медвежьей клетки пузырёк. В нем были остатки чего-то красного. Я посмотрел: оказалось — кровь.

Так вот в чём дело! Гребешков решил отомстить мне за то, что я уволил его. Он достал живого голубя, зарезал его и голубиной кровью за час до выступления напоил медведя. Кровь сильно действует на зверей. Когда я дал медведю бутылку с молоком, он, наверно, вспомнил про кровь, и ему захотелось ещё. Он и кинулся на меня.

Потом мы с ним опять подружились. Он больше никогда не кидался на меня.

Теперь я расскажу о барсуках. Первые мои барсуки были пойманы около Астрахани. Их звали Борька и Сурка.

Борька стал отличным «артиллеристом»: он быстро научился стрелять из игрушечной пушечки. А Сурка умела перелистывать книги.

Но лучше всего были танцы барсуков. Особенно отличалась Сурка. Она ловко кружилась на одном месте, так что получалось нечто вроде вальса.

Иногда Борька и Сурка танцевали вместе. Они даже разучили первую фигуру кадрили: танцевали, стоя друг перед дружкой, потом отходили и снова сходились.

Жили они недолго. Однажды я собрался с ними на нижегородскую ярмарку, в город Горький, который тогда назывался Нижним Новгородом.

Мы поехали туда на пароходе. Барсуков и других зверей я устроил на корме, а сам сидел на верхней палубе, любовался берегами и простором Волги. Я задумался и не заметил, как ко мне подошел капитан.

— Я вижу, — сказал он, — вы везёте много зверей. Чем вы порадуете публику на ярмарке? Какой новинкой?

Я улыбнулся:

— Я везу двух барсуков. Они у меня образованные: перелистывают книги, чуть-чуть не читают. Кадриль танцуют.

— Интересно было бы с ними познакомиться, — сказал капитан.

Мне не хотелось отказывать капитану.

— Что ж, можно, — ответил я. — Сейчас я их приведу. Прошу любить и жаловать!

И я пошёл за клеткой.

Скоро клетка с барсуками стояла на верхней палубе, и капитан с любопытством рассматривал зверьков.

— Пускай они немножко погуляют по палубе, — сказал я и решил открыть клетку.

Тут случилось нечто неожиданное.

Едва только я приоткрыл дверцу клетки, как Борька и Сурка выскочили на палубу, бросились за борт и, прежде чем я успел опомниться, исчезли в волнах…

Пароход продолжал быстро нестись против течения. Капитан сказал:

— Мне очень жаль, что из-за меня погибли эти зверьки. Я готов остановить пароход, но ведь это бесполезно: ваши барсуки уже погибли.

Бедные Борька и Сурка! Они утонули! Я бросился в каюту, упал на постель и зарыл лицо в подушки. А пароход всё двигался вперёд и вперёд…