Барри Крамп - Залив

Попивая горячий чай в тенистой усадьбе овцеводческой фермы, мы разговаривали об аборигенах и их нравах. Управляющий рассказал нам, как его рабочие иногда приходят и говорят: «Мы уходим, хозяин». И в самом деле берут и уходят. Не считаясь с тем, что работа не закончена. Раз они решили уйти, их не заставят остаться никакие соблазны. Несколько недель или месяцев спустя они так же неожиданно возвращаются и приступают к работе, как будто не уходили с фермы ни на минуту. Они покрывают пешком невероятные расстояния. Во время своих путешествий другие аборигены часто заходят в усадьбу, и их обычно кормят, ни о чем не расспрашивая, пока они снова не пускаются в путь.

Он рассказал об испуге служанок, когда они впервые увидели керосиновый холодильник. И о шалостях двух девушек, которые становились на стулья и пытались задуть электрическую лампочку, когда он два года назад установил в усадьбе движок. И о дуэлях на палках, во время которых аборигены редко увечат друг друга… и о странных случаях, когда кто-нибудь получает настоящие увечья.

Мы расположились на ночевку рядом с озерком, снабжавшим усадьбу водой. С полдюжины «ручных» пресняков улеглись вокруг на камнях и бревнах и наблюдали, как мы жарим на обед бифштексы. Утром мы свалили шкуры и ялик в пустой сарай и весь день ехали до Ма-нангуры на реке Фелше. Там мы встретились со стариком, который оказался подлинным философом. Старина Энди собеседником был удивительным и порой смешил до слез. Он с великим удовольствием пил метиловый спирт из четырехгаллонных бидонов, украшенных этикетками с черепами, костями, надписями «Не пить!» и указаниями, что делать в том случае, если кто-нибудь случайно сделает глоток.

— Но ведь эта штука ядовита, — сказал я.

— Чепуха, — презрительно фыркнув, отрезал Энди. — В спирт никто не осмелится подмешивать яду. В противном случае отравилась бы половина Северной территории!

Мы поздно легли спать под навесом позади его хижины и проснулись рано утром, окруженные собаками и облепленные мухами. Дарси и Энди были старыми друзьями. Они уселись в тени и затеяли разговор о политике и знакомых. А мы с Фиф решили познакомиться с окрестностями и местным населением. Энди был единственным белым человеком. Аборигены с десятками своих собак жили на другом берегу реки. Они переправлялись через нее в долбленках. Когда Энди был кто-нибудь нужен, он выходил на берег и кричал во все горло. Аборигены не знали, кого кричат, из-за расстояния и из-за того, что Энди никак не мог запомнить их имен, хотя в лицо знал каждого. Поэтому один из них садился в каноэ и начинал грести к Энди. Тот кричал и махал рукой, чтобы абориген или лубра вернулись, и в каноэ садился другой… и так, пока не приходила очередь нужного человека.

— Черт знает что за жизнь! — говорил, бывало, он, вытирая большую белую бороду, забрызганную слюной от надсадного крика. — Секретариат по делам туземцев забрал всех моих лучших работников.

Он усаживался в большое кресло, с королевским достоинством ожидая прибытия вызванного аборигена.

Аборигены явно уважали старину Энди и не обращали внимания па его крикливость. Стадо под его началом было небольшое, а требования невелики и просты.

— Господь бог загнал меня в это проклятое место, и он обязан заботиться обо мне! — с негодованием говорил Энди.

(Но до нас доходили слухи, что он очень боялся полиции из-за какой-то давней провинности.)

Уинстон Черчилль был аборигеном, не развращенным цивилизацией, и делал превосходные копья. Он знал лишь несколько английских слов, которые употреблял неправильно, но был очень умным стариком, и вскоре мы с ним неплохо понимали друг друга. Я остановился, чтобы посмотреть, как он привязывает четыре проволочных крючка к древку бечевкой, пропитанной для защиты от влаги черным воском, добытым из улья маленьких пчел, не имеющих жала.

Он ни разу не поднял головы и не подал вида, что знает о моем присутствии. Покончив с острогой, он стал делать новое древко из изогнутого куска дерева «джин-ди-джинди». Он нагревал изгибы на углях костра, и, когда палка готова была вспыхнуть, он вынимал ее из костра и терпеливо разгибал. Это повторялось снова и снова, пока восьмифутовое древко не стало прямым, как ружейный ствол. Затем он прорезал четыре паза для крючков, приладил и привязал их. Обвязав тонкий конец древка, чтобы тот не расщеплялся, он выдолбил маленькое отверстие в торце для вумеры. [6] Вумера (также номера, амера и т. д.) — копьеметалка, то есть приспособление, с помощью которого аборигены мечут копья. Копьеметалка представляет собой дощечку, один конец которой снабжен выступающим коротким зубцом. Последний приставляют при бросании копья к его нижнему концу, тогда как другой конец копьеметалки, служащий рукояткой, держат крепко в правой руке вместе с древком копья. При метании копьеметалка как бы удлиняет руку, увеличивая размах, а тем самым силу и дальность полета копья в четыре — пять раз. Помимо основного своего назначения копьеметалка употреблялась и для других целей. Так, у некоторых племен к ее рукояти прикреплялся при помощи смолы острый камень, служивший резцом при обработке дерева. У других племен с помощью копьеметалки добывали огонь: для этого острым боковым краем ее терли о край более мягкого щита. У центрально-австралийских племен, где копьеметалка имеет несколько вогнутую форму, ее использовали в качестве сосуда и т. д. В настоящее время аборигены нередко изготовляют копьеметалки специально для туристов, у которых они пользуются большим спросом. Достав вумеру, у которой аккуратно привязанный крокодилий зуб служил штифтом, Уинстон Черчилль с невозмутимым лицом быстро и точно метнул копье в листья, плававшие на мелководье.

Потом, взглянув на меня впервые, он вручил мне острогу и вумеру, чтобы я попробовал тоже. Через неделю я уже бил этой самой острогой рыбу. Сила и точность броска при помощи вумеры на расстояние до пятнадцати метров поразительны.

Я предложил Уинстону Черчиллю обменять острогу на банку табака «Лог кэбин». Он согласился на обмен с такой легкостью, будто мы договорились заранее. Потом он сел в большое каноэ и, взмахивая (искусно, как Дарси) веслом, пересек реку и вернулся обратно с двумя легкими длинными копьями для охоты на кенгуру и большой вумерой с плоскими резными боками. Копья были очень легкие и удобные, с наконечниками, вырезанными в форме сердца. Снова не обращая на меня никакого внимания, он стал упражняться, метая копья в старый лист рифленого железа, прислоненного к дереву. Своими копьями он пробивал лист железа с расстояния в шестьдесят ярдов. Скорость была так велика, а траектория такая пологая, что наконечники проходили сквозь лист, не ломаясь.