Борис Казанов - Роман о себе

Нет, мне ничего не жаль! Я бы желал большего: оставить здесь самого себя.

Как вычеркнуть годы и годы, что провел за столом, когда ушла моя Герцогиня? Я был бессилен постичь весь безжалостный смысл потери. Не было еще образа ночного океана, а я оказался именно в нем, лишившись защиты в виде листа бумаги и ученического пера. Я оказался в глубокой могиле под злыми взорами тех, кто меня всего лишил и сбросил туда.

Не зная, как выбраться, я легко поддавался заблуждениям. Даже искал поддержки в приливах жгучей, ширящейся тоски: «Бывает минута, когда вдруг почувствуешь себя несчастным. Нет, это не состояние безысходности, а вот: встанешь утром, ты несчастен - и больше ничего”. Приходя с плаваний, проветренный морем, я садился за этот стол, соскучившись по писанию, но тотчас натыкался на препону непроизношения, неперевода, непереложения того, что томило, мерцало, толкалось изнутри: «Берешься и бросаешь, все плохо. Это странно, сам материал протестует, и обидно до слез: не пишешь, когда столько всего и надо писать и писать». Ведь я имел уже собственный образец. Мог по нему сверить свой почерк: «Дело не в технике: что я разучился писать, а в потере стиля. Вот написал, все живо, а душа не принимает - не мое. А где я? Я пропал».

Перебираю содержимое папки с зачатками рассказов из вынашиваемой одно время книги «Могила командора».

Листаю объемистый черновик романа о Счастливчике: «Последний рейс “Моржа”». Над этим романом с упорством маньяка трудился много лет: главки, наброски, масса слипшихся, наэлектризованных сыростью страниц, исписанных мельчайшим почерком с обеих сторон листа. Пометки, подчеркивания удачных фраз, которые спонтанно возникали - все еще возникали! - у поверженного недугом бессилия мастера, лишь имитировавшего былую скорость письма и прострачивавшего в поисках подходящей фразы 8-10 страниц дешевой желтой бумаги. Такую бумагу я раньше с презрением отвергал. Уже одна эта бумага, на которой ничего не могло родиться, сказала бы, что я сам не верил, что что-либо создам.

Такое вот я, еще молодой, оставил тому, какой я сейчас, наследство. Как им воспользоваться? Любой менее терпеливый и работоспособный прозаик давно выбросил бы все это в мусорное ведро. Выкинул - и взялся за новое. Я же все сохранил, больше нечего хранить.

Вот еще есть роман - «Белая башня», виделась большая книга.

Еще книга: «Безобразная любовь» - о сумасшедшей Нине, о малахольной Елене, о гермафродитной Серафиме и прокаженной Людмиле с танкера «Шкипер Гек», о пятерых моих любовницах-подругах с сухогруза «Брянск»… Что я, с ума сошел - писать о них целую книгу?…

Надо же иметь хоть какое подтверждение, что я барахтался, тянулся к чему-то, выбирался к свету из черной ямы.

А ведь я и выбрался из нее через 12 лет, чтоб замолчать опять, - одолел-таки тогда глубочайший провал неговорения, случившийся между двумя моими книгами! Внезапно выплеснул из себя роман, и не просто какой-то! Создал монументальную, грациозную «Полынью». В ней, в деталях, используя то, что видел, я разработал теорию «пьяного корабля», начатую Рембо, а может, и самим Гомером. Переложил на точный язык прозы то, что витало в воздухе, ничего при этом не снизив и никого не унизив, а создав сюжет, которого не бывало.

Не ведая еще, что одолею этот роман, свалившийся, как снег на голову, едва не совершил над собой надругательства в арктическом порту Диксон. Меня вытащили из петли, чему я рад: зачем над собой издеваться? Герцогиня ушла, она вернется. Надо жить и ждать, когда она придет.

Чего ж я открыл эти папки, когда уже все кончено? Чтоб выяснить определенно: что я имел и что я потерял. Может, эти страницы откроют мне глаза, что я впал в величайшее заблуждение, представив себя не тем, кто я есть? То есть попусту потратил жизнь на неосуществимое? Или же в них обнаружится нечто, что скажет обо мне, как о писателе? Тогда мои старания все же имели смысл, тая в себе заложенный инстинкт природного свойства. Естественно, я пытался его выявить, а как же иначе? А если не исполнил, что хотел, - то сколько чего гибнет! Другое дело, и может так случиться, - а к этому я больше всего стремлюсь! - что я установлю факт исчезновения необычайной ценности, дарованной мне Богом и украденной людьми. Тогда я предъявлю иск, вполне допускаемый к рассмотрению Высоким Судом: о преступлении против Бога. И если не с помощью Суда, то с помощью Бога, я сумею откупиться от незадачливого, самоунижающегося признанием в беспомощности и в то же время высоко ставящего себя литератора с непомерным самомнением.

Подберу валяющееся перо и напишу, к примеру: «Роман о себе».

Почему бы и нет? Или я не стою романа?

Когда-то Василь Быков, еще не старый, задавленный жизнью в Гродно, прочитав «Осень на Шантарских островах», прислал мне восторженное письмо: «Я не сомневаюсь, что Вы блестяще поработаете в литературе».

У меня тоже не было никаких сомнений на этот счет.

Воздав себе должное, как писателю, я открою, что ни в чем своим героям не уступаю.

Покажите мне писателя, который бы возразил, чтоб о нем написали роман!… Чего ж он, владея пером, не сделает это сам? Выбирает героя, взваливает на него сюжет… Потому что знает: ничего путного не вышло бы из такого романа. Любой герой, которым бы он себя подменил, если б они сошлись двое, в лучшем случае прошел мимо, не подав руки… Это в юности, читая книгу, отождествляешь ее с самим сочинителем, - из упрямой непоколебимой веры, что создать прекрасное может не менее достойный человек. С годами же, оказавшись в писательской среде, приходится сожалеть о своих верованиях. Иной поэт или прозаик, витая в эмпиреях, отрастит, не заметив, такие клыки, что, походя, рванет любого - и имени не спросит. Другой равнодушен к жизни, вял, недогадлив, противен, глух, - невозможно читать книгу, зная, кто ее написал. А разве он о себе правду знает, скажет? Поди-ка у него спроси! Уж лучше он сядет, выдумает кого-то и отразит. У меня же давно остыл интерес ко всяким героям. Встретишь, поговоришь и отойдешь - себя ли с ним делить? Где найти такого, чтоб я его вытерпел, сидя? Оказывается, герой есть. Тут же, в своей комнате, не вставая со стула, я его и застигну. И этот герой - я сам.

Вот книга рассказов «Могила командора». Загубленная книга…

Снимаю два тома своих дневников с полки, где эти тома стояли вместе с атласными, в красных кожаных переплетах лоциями Курильских и Командорских островов… Яркая книга могла родиться из этих вот записей на полях толстых судовых журналов в твердых обложках, с не выцветшей изнутри зеленью страниц, по которым в ритме качки плясала моя рука!… Вел дневники ежедневно, возвращаясь на шхуну со скал Ловушки, с Черных Братьев или острова Среднего, - при свете тусклой лампочки на переборке, когда все спали в каюте… Сколько исписано, сколько недоспано часов! А каждая минута недосыпания завтра уже, утром, когда снова подойдем к островам, отдастся при высадке - в ногах, в пульсации крови и мышц… Затрачены такие усилия - и для чего? Как смотреть на то, что не сбылось? Как пережить вновь? Просто перелистать не спеша?… Или это жизнь, что я сейчас веду? Ни с чем не сочетающаяся, она тянется просто так: стол, хождения, полное отсутствие событий, скука, что на себя нагоняю, - как это преодолеть?