Валериан Правдухин - Годы, тропы, ружье

Поздно ночью вдали над лесом мягким широким заревом вспыхнул прожектор: пароход освещал себе путь. Послышался глухой говор вод от колес парохода. Распрощавшись с казаками, мы отплыли в темноте из Каленого. Невидимый Пашка кричал мне с высокого яра:

— Мотри, на тот год приезжай! Волков гонять будем. Я аргамака себе куплю. Во! Не забывай нас. Письма шли!

В шуме вод потонули его последние слова. Пароход двинулся. Замелькали реденькие огоньки в Каленом. Светлыми точечками закачались они в синей тьме, будто волчьи глаза в степи.

Пашка, орущий из темноты, напомнил мне меня самого, когда я был таким же малышом. «Напомнил» — странное слово по отношению к себе. Я — малыш. Да, теперь это — лишь воспоминание, моя мысль, не более. Сейчас мне самому трудно поверить, что я на самом деле был таким же, как Пашка. То время не вернется никогда. А ведь это я шлепал здесь по пескам, босой, загорелый. Ловил судаков, сазанов. Ведь это я тащился за отцом с длинными удилищами, спотыкаясь о кочки болот, в черные, чудесные весенние ночи. Вот здесь под яром, против Поколотой старицы, мы сидели на зорях с отцом, не видя вокруг ничего, кроме красноватого поплавка из коры, покойно качающегося на мелкой зыби розоватой реки.

Из-за леса вставало большое, горячее солнце, курились земля и травы, над водою подымался белесыми клубами густой туман, мягко журчал Урал, металась рыбешка на перекатах, по озерам озабоченно крякали проснувшиеся утки.

Мог ли я, мальчишка, тогда думать, что этот, такой обычный, простой и чудесный мир когда-нибудь уйдет от меня? И что все имеет конец? Теперь отца уже нет в живых, а через два, самое большее три десятка лет не станет и меня. Но и сейчас не могу себе представить, что я когда-то не буду ходить по этой земле, перестану дышать ее теплыми запахами.

Над пароходом, над моей головой, в черном клочкастом облачном небе летела казара. В глубокой заводи под яром тяжело взметнулась какая-то крупная рыба. Так же как четверть века назад, на ятови переваливался жирный осетр, а вверху гоготали гуси, пересекая мир с севера на юг.

Бударка — легкая лодка

Варка — голова.

Охлажденные густые сливки, снятые с топленого молока.

Бишбармак— пять пальцев.

Казахское название дрофы (доудак), крупнейшей из наших охотничьих птиц. В Оренбургских степях так называют дрофу и все русские охотники.

Бар — есть.

Чох — много.

Иок — нет.

Даян — стой.

Якши — хорошо.

Тур — зверь, род горного барана.

Олар — будет. Чох якши — очень хорошо.

Корхулу иок — опасности нет.

Керим ловкач, козел ловкач. Керим подарка не дал козлу, от козла нет подарка Кериму. Молодец Керим, козел больше молодец.

Бала — дитя, ребенок.

Стой, стой, товарищ… Есть, есть… Два мертвых!

Буй и карагуш — хищники.

Чаир — пастбище, луг.

Магазэ — пещера. Дильбэр — похищающий (ворующий) сердца.

Кыз — девица.

Плохо. Будет большой дождь Конец охоте.

Кардаш — сверстник.

Ат — лошадь.

Местное название каменных куропаток.

А. И. Поганкин (из г. Ржева), прочитав данной очерк, сообщит мне, что ему доводилось наблюдать тягу в июне и в Тверской губернии.

Сибирский олень.

Ловушки на белок.

Так в Сибири называют матку глухаря.

Елдаш — товарищ, спутник.

На севере охотники тетеревов называют полевиками, глухарей — мошниками.

Язвец — барсук.

Головастики — земноводные амфибии.

Местное название птицы оляпки.

Искаженное название ружейной фирмы «Витерлэ».

Местное название сурка.

Бонус — премия после продажи кооперацией мехов за границей.

Полный текст приведен в очерке «У Поколотой старицы».

Игра в мосолки, подобная российским бабкам, но только гораздо изящнее и усложненнее.

Слова В. Калиненко.

Припев повторяется после каждой строки песни.