Савва Успенский - Родина белых медведей

Один из дальних склонов сплошь заснежен, на поверхности его угадываются гряды заструг, желоба, недавно промытые поземкой. На фоне снега виднеется какое-то темное пятнышко. Бинокль превращает его в нечто более конкретное: медведицу с двумя медвежатами. Звери идут довольно быстро, деловито, не меняя направления. Мать впереди, малыши один за другим сзади. Семья держит путь к ближайшему участку побережья. Дальше, почти на границе суши и припая, бинокль открывает еще одну семью; третья показывается на гребне хребта. Видимо, начался массовый уход медведиц с острова на льды, а раз так — наступило лучшее время для поисков и учета медвежьих берлог.

Ранним утром двадцать восьмого марта вездеход вышел в свой следующий маршрут. На этот раз нам предстояло обследовать центральную часть острова, достигнуть горы Китовой, где, по рассказам, ложится много медведиц, наметить место будущего летнего лагеря у горы Тундровой. Вновь сутолока с посадкой и погрузкой, теснота в кузове на первых километрах пути, пока люди и вещи не нашли своих мест… Теперь с нами нет праздных зрителей, но груза прибавилось: поскольку маршрут продлится дня два-три, захватили не одну, а две бочки с горючим, спальные мешки, оленьи шкуры, запас продуктов.

Горные хребты перед поселком труднопроходимы, поэтому решаем пересечь их западнее, от бухты Сомнительной.

Без происшествий минуем равнинную часть пути, взбираемся на перевал, и перед нами открывается величественная панорама горной страны. К востоку тянутся громады Центральных гор. Венчают их тающие вершинами в мглистом небе самые высокие на острове пики Советский и Берри. Впереди, на севере, виднеется гора Маяк, дальше — гора Первая. На западе, действительно похожие на стадо спящих исполинов, громоздятся кряжи Мамонтовых гор. Строго и даже мрачно величие этих гор. Куда ни взглянешь, склоны почти бесснежны и подчас чуть ли не до самых вершин покрыты пологими каменными россыпями. Здесь нет мест, пригодных для устройства берлог. Разве что самые невзыскательные из медведиц ложатся в хилых наносах, белеющих кое-где в распадках и речных долинах.

Но жизнь в этой горной пустыне все-таки теплится. На рыхлом снегу, укрывшемся от ветра среди заструг и камней, начинают попадаться отпечатки широких, похожих по форме на полумесяц оленьих копыт, а вскоре показывается и оленье стадо. Оно сгрудилось в низине и, как периной, окутано густым облаком пара. Виднеется только часть стада, ближайшая к вездеходу, и, тем не менее, бросается в глаза, что олени непрерывно топчутся на месте, с краев протискиваются внутрь стада, где, конечно, теплее (мороз сегодня около сорока).

Вперемежку с оленьими кое-где видны и песцовые следы. Вряд ли это случайно. Разбивая копытами плотный снег и добираясь до растительности, олени, вероятно, раскапывают подснежные жилища леммингов, облегчая песцам охоту на зверьков.

Яркие пятна накипных лишайников, красных, рыжеватых, желтых, местами расцветили отвесные утесы. Необычно смотрятся эти «цветники». Они, презревшие морозы и пургу, воспринимаются сейчас как символ самой жизни, вечной и всепобеждающей.

Последний перевал — и открывается обширная равнина тундры Академии. На горизонте вновь показывается скованное льдами море. Конечная цель маршрута близка.

Гора Китовая — невысокий вытянутый кряж, до вершины заметенный снегом. Еще издали замечаем на склоне берлогу, потом еще одну. К первой карабкаемся вдвоем с Феликсом. Склон крутой, до берлоги метров пятьдесят. Подняться к ней можно только по ступенькам. С собой мы взяли топор и лопату, но от лопаты толку мало. Даже топор, со звоном ударяясь о надув, с трудом вгрызается в него, высекая брызги снежной пыли. Наша лестница медленно растет, обходит сбоку медвежье убежище — и вот оно рядом. На полу в коридоре скопился свежий снег. Значит, берлога пуста, семья уже покинула ее.

На всякий случай бросаем внутрь куски снега, прислушиваемся. Тихо. Лаз узкий, сантиметров восемьдесят в диаметре. Медведица проходила в него свободно, но человек, тем более в кухлянке, протискивается сюда с трудом. Первым заползает в берлогу Феликс, он меньше меня. Будто уже из недр самой горы Китовой раздается его приглушенный крик: «Еще есть место, заходи». «Захожу», конечно, тоже ползком. Прямой горизонтальный коридор длиной метра два, ступеньки вниз, и вот сама берлога. Хотя уже вечереет, здесь всего лишь полумрак. Видно, что помещение просторное, яйцеобразной формы. Вдвоем мы свободно сидим здесь, при желании можем и лежать. Нельзя только встать в полный рост (высота камеры оказалась равной ста шестидесяти сантиметрам). На голубоватых стенах и потолке тускло поблескивают кристаллики снежных зерен. Пол темнее: затоптан лапами жильцов. Измерив сантиметровой лентой берлогу и выкурив по сигарете, с неохотой выбираемся наружу — так здесь уютно, тихо и чисто.

Засветло успеваем осмотреть, обмерить, описать еще две берлоги, потом ужинаем: едим консервы и пьем чай (все это разогрето на паяльной лампе) — и как-то умудряемся втиснуться все вместе в вездеход спать. В машине теплее, чем под открытым небом, хотя бы потому, что всю ночь через полчаса — час приходится заводить и прогревать мотор. И все равно даже в спальном мешке совсем не жарко. Ноги мерзнут. Кто-то не выдерживает и, ступая прямо по телам, пробирается к выходу. Человек топчется, бегает вокруг вездехода (слышно, как звонко скрипит под ним снег), Но, заморозив нос, опять протискивается в «братскую могилу». Под утро, еще в сумерках, поднимаемся почти все сразу с одним желанием — отогреться чаем; дрогнуть в мешках уже невмоготу.

День уходит на обследование гор Китовой и Тундровой. Особенно тщательно обходим и объезжаем Китовую, но берлог здесь оказывается меньше, чем можно было ожидать: всего семь. Все они уже пусты, хотя следы зверей у некоторых берлог совсем свежие — вчерашние или позавчерашние. Всюду одна и та же картина: медведица раскапывала снег у подножия склона, вырывая ямы до метра глубиной, ела траву, ветки и стебельки ив. Медвежата резвились, съезжали с гор. По всем распадкам тянутся цепочки следов матерей с детенышами, шедших самой короткой дорогой к морю.