Фарли Моуэт - Кит на заклание

Однажды вечером, когда тьма за окнами сгустилась настолько, что едва ли кто сумел бы разглядеть нашего гостя, нас навестил дядя Сэмюель, сухой и жилистый человечек, чье смуглое лицо, сморщенное, как печеное яблоко, выдавало индейскую кровь. Рыбак он был никудышный, да и не любил моря. И все же искусство дяди Сэмюеля принесло ему громкую славу — дурную славу, по мнению констебля канадской полиции, представлявшего в Бюржо закон.

Дядя Сэмюель охотился на суше. Оружием ему служили ружье и капкан, а угодья его простирались на сотню миль к северу от побережья — это были «бэрренсы», бесплодная, каменистая канадская тундра, открытая всем ветрам. В подарок нам он принес огромный, на несколько обедов кусок «деревенского» мяса, завернутый в промокшую бумагу; «деревенским» здесь называют мясо незаконно убитого карибу.

Не забывая подливать себе рому, дядя Сэмюель в течение нескольких часов говорил о себе и о том мире, в котором жил. Он рассказал нам, что в бэрренсах в этом году бродят десятки рысей, покинувших свои обычные убежища в дальних лесах и пришедших сюда охотиться на зайцев; а по берегам рек встречаются лоси. Говоря о лосях, он сокрушался по поводу нашествия «стрелков» — так он с презрением называл охотников-любителей из Шорт-Рича, накупивших магазинных винтовок и убивавших лосей без разбора.

— Я не против охоты, — заявлял Сэмюель. — Но ведь надо же понимать, какого зверя можно бить, а какого нельзя! А им все равно, они и самок стреляют, и детенышей — всех подряд. И большинство даже мяса не берут, бросают туши неразделанными. Раньше такого не бывало. Большой удачей считалось иметь ружье с патронами, а уж если кому посчастливится убить оленя, так он все мясо до последнего кусочка домой нес, жене и детям...

Дядя Сэмюель замолчал и с осуждением покачал головой.

— Худые, видно, времена настали, если взрослые люди такое творят. Нет, раньше ничего похожего не было. Никто из наших не стал бы убивать больше, чем ему надо. А этим, с завода, им лишь бы стрельнуть. Им что зверя бить, что птицу — все равно. На прошлой неделе двух орланов убили, забавы ради. Чтоб на орланов охотиться — такого я в жизни своей не слыхал. Это уже преступление против природы, и больше ничего!

Большинство наших гостей были из Мессерса, но иной раз приходили и с «того конца» — так наши соседи называли Харбор и Рич. Однажды днем, привлеченный зычным лаем Альберта, я подошел к окну и увидел пятерых всадников на здоровенных скакунах, неуверенно ступавших по пешеходному мостику, который соединяет Мессерс с остальными районами Бюржо. Впереди ехали врачи городской больницы, муж и жена; за ними — их дети; пятым был симпатичный парень, которого они любили называть своим «грумом». Все, кроме «грума», были одеты в настоящие английские костюмы для верховой езды, включая кепи и хлыстики. За всадниками следовали два громадных, кудлатых пса, так называемые ньюфаундленды; в действительности же порода эта была выведена в прошлом столетии в Англии.

Врачи были одним из двух семейств, составлявших «аристократию» Бюржо. Лишь недавно переехав сюда из Европы, врачи, очевидно, считали, что они — верхушка городской знати, ибо вторую аристократическую фамилию возглавлял всего-навсего владелец рыбозавода. Оба семейства объединяло упорное стремление стать для городка образцом поместного дворянства, и они безудержно соперничали между собой, используя в качестве орудия борьбы наиболее броские предметы роскоши. Так, например, когда врачи купили себе катер с реактивным двигателем, развивающий скорость до тридцати узлов, владелец рыбозавода тотчас ответил на это приобретением прогулочной яхты поистине королевской красоты. Это была неравная борьба, потому что врачи могли рассчитывать только на свое жалование, а оно едва превышало тридцать пять тысяч долларов в год — жалкие гроши по сравнению с доходами, которые давали владельцу завода и его жене принадлежавшие им предприятия.

В своем соперничестве они доходили до смешного и немало позабавили жителей Бюржо. Решив развлечься верховой ездой, врачи выписали из-за границы двух скакунов; семья заводчика парировала выпад, приобретя четырех чистокровок. В ответ на это врачи привезли еще двух лошадей и шетландского пони. Тогда владелец рыбозавода заказал еще четырех лошадей и... мексиканского ослика. А потом, чтобы закрепить свою победу, добавил к ним еще пару лам из Перу! Врачи сдались, и состязание пошло по другим каналам.

— Дело могло бы зайти еще дальше, — язвительно комментировал события Сим Спенсер. — Не сомневаюсь, что следующими на очереди были жирафы, а за ними последовали бы слоны, так что для нас в городе уже просто не осталось бы места!

Прошла неделя, и мы втянулись в присущий Мессерсу ритм жизни и снова начали ощущать тот покой, который составляет одну из приятнейших сторон жизни в аутпорте. У нас оставалось время на то, чтобы подолгу гулять вдоль берега, разглядывая всякую всячину, выброшенную океанским прибоем; и на то, чтобы изредка предпринимать пешие походы в глубь острова, где иногда нам удавалось увидеть стада карибу; ходили мы и к Бэрэсвею, соленой лагуне с песчаными пляжами, где летом местная ребятня купается и собирает съедобных моллюсков.

Однажды солнечным днем мы с Альбертом дошли до западной оконечности острова Грэнди и по шаткому подвесному мостику — он меньше метра шириной и в шторм раскачивается, как качели, — перебрались на берег собственно Ньюфаундленда. Вскарабкавшись по крутому склону массивного гранитного холма Хэд, мы оказались на высоте шестидесяти метров над бившимися в обледенелые скалы волнами.

Достигнув вершины, мы обнаружили, что не нам одним пришло в голову воспользоваться этим великолепным наблюдательным пунктом, с которого открывается вид на океан и все близлежащие острова.

На краю гранитного выступа, неподвижный, словно и сам он был высечен из скалы, сидел худой, поджарый, жилистый человек с ястребиным профилем — Артур Пинк, один из старейших жителей Мессерса.

Дядя Арт смотрел на остров Ранконтр в большую медную подзорную трубу, которая была, наверное, даже старше, чем он сам. Семидесятивосьмилетний дядя Арт был еще одним представителем рыбаков старшего поколения, упорно не желавших менять свой образ жизни. Когда-то он сам построил себе изящный, прочный ялик, поставил на нем оглушительный двигатель допотопной конструкции и на этом судне в любую погоду все еще ходил в море — даже, в самые отдаленные районы лова. В Бюржо говорили, что «дядю Арта ничем не остановишь; он самому дьяволу в пасть заплывет, если увидит там рыбу».

Но дядя Арт был не просто искусным рыбаком. Он отличался поразительно острым и любознательным умом. Ничто не ускользало от его внимания — от его зрения, слуха, обоняния, даже осязания, и ни одно наблюдение не пропадало у него даром: дядя Арт все помнил, повсюду находил пищу для размышлений. Всю свою жизнь он пристально наблюдал за тем, что происходит в море — и на поверхности, и в глубине.