Сергей Алексеев - Ох, охота!

Рассориться мы не успели, поскольку в лесу послышался легкий, повторяемый треск — прежде чем выйти на поле, зверь нарезал круг, дабы вынюхать пространство. Но тут в низкорослом овсе замелькали любопытные мордашки медвежат — целых три! Немец их узрел, а поскольку был насмерть заинструктирован и запуган штрафами, то, когда на поле вышла медведица, торопливо, хотя со знанием дела, затараторил: «Муттер-киндер — найн!» И стал с любопытством наблюдать за семейством через узенький, чуть ли не театральный бинокль — фотоаппарата у него почему-то не оказалось.

Звери паслись всего в сорока метрах — мы сидели с подветренной стороны и зрелище было редкостным, так что дыхание остановилось само по себе: ведь перед тобой целая семья диких зверей! Олицетворение истинной живой природы — чуткой, осторожной, но ты замер и буквально наслаждаешься недолгим контактом, пусть хотя бы зрительным. Не знаю, я до сих пор ощущаю некое очарование, когда вижу подобное сакральное зрелище.

Детёныши овса не ели, резвились возле матушки, как всякие ребятишки, а она матёрая красавица с узкой хищной головкой, торопливо хапала колосья, загребая лапой, и иногда вдруг вздымалась в свой трехметровый рост, настороженно озиралась и встряхивалась словно от озноба, отчего ее сытое, лоснящееся тело колыхалось и поблескивало в заходящем солнце. Кажется, машинально немец вынул из рюкзака банку пива и оглушительно пшикнул крышкой — семейство будто ветром сдуло! Ветка не треснула в лесу, заросли зрелого кипрея на опушке лишь чуть шелохнулись, испуская пушистое семя.

На сей раз я ничего не стал говорить немцу, который обескураженно озирался и одновременно вливал в себя пиво, однако решил отомстить ему тем же, как только придет срок, устроить ему эдакий Сталинград. А он опустошил одну банку, затем вторую, и в это время в лесу опять защелкали сухие сучья под медвежьей лапой, и еще сорока стрекотнула — везет же немцу! Я подумал, возвращается многодетная мамаша, однако через минуту звук сместился в сторону лабаза, что было невероятно для спугнутой медведицы — зверь всегда точно определяет место источника звука.

Доктор слышал треск, глядел на меня, ждал команды.

— Муттер-киндер? — спросил он настороженным шепотом.

— Гросcфатер, — мстительно пошутил я и узрел, как расширяются его зрачки.

Немец поднял карабин, положил ствол на упор и глянул в прицел. И тут я без прицела увидел зверя, который вывалил на поле без всякой опаски, встал в двух десятках метров от лабаза и начал жадно пожирать овес. Это и в самом деле был дедушка — лет эдак на двенадцать! Причем самчина почти черного цвета, отчего шерсть блестела и переливалась, а огромная голова, как у человека, с густой желтоватой проседью-воистину дедушка!

В этот миг я чуть ли не до слез, до обиженного бессильного скуления пожалел, что такого редкого красавца возьмет немец. Но что делать — удача есть удача, а эта охотничья богиня лучше нас знает, какого зверя и кому посылать…

Я тронул доктора за плечо и показал пальцем нажатие спускового крючка. И в тот же миг узрел, как могучее сердце доктора, словно осьминог чернила, выплеснуло расплывчатое облако адреналина; сначала от него запахло мускусным запахом пота, затем дрожь пробежала по тучному телу и лабаз вместе с деревьями содрогнулись от крупного мандража. И наконец доктор задышал, как загнанный конь, — часто, громко и с нутряным подвывом! Этот меланхоличный человек, еще недавно с полным спокойствием наблюдавший за медвежьей семьей, вдруг настолько перепугался, что полностью утратил самообладание. Стало понятно, что выстрелить в таком состоянии, тем паче попасть в зверя он просто не способен.

Зверь же с треском рвал пастью овсяные колосья, громко чавкал и пока что ничего не слышал и не чуял — должно быть, истосковался на ягодах по белковому, хлебному корму. Или просто глуховат был от старости.

— Шиссен. — Я еще раз толкнул его в плечо и понял, что сделал это зря.

Карабин у него был заряжен, следовало только свернуть почти бесшумный предохранитель, нажать шнеллер, положить упитанный пальчик на спусковой крючок — и всю жизнь гордись трофеем! Немец же попытался передернуть затвор, и я едва удержал его прыгающую мокрую и скользкую руку — малейший механический звук и зверь в два прыжка уйдет в лес.

— Шиссен! — в ухо пробубнил я. — Фойер!

Пусть выстрелит! Все равно промажет, и зверь не уедет в Германию!

Он в ужасе покосился на меня — я увидел глаза безумца, на мгновение ослабил руку, и доктор все-таки клацнул затвором, выбросив патрон из патронника.

Медведь, словно черный шар, дважды подпрыгнул, не касаясь земли, и в мгновение пропал в густом опушечном подлеске. Немец все еще трясся, дышал и хлопал глазами, пялясь на пустое поле. Зверь был перед глазами всего около минуты, и от этого, должно быть, доктору теперь казалось, что «гроссфатер» ему привиделся. Он озирался беспомощно и все никак не мог справиться с адреналином. Когда же наконец пришел в себя и увидел у ноги выброшенный из ствола патрон, начал хлопать себя по голове и ругаться, так что пришлось заткнуть ему рот банкой пива. Лишь вкусив его, немец замолчал, потускнел и потом сбивчивым шепотом стал мне что-то горестно рассказывать. Позже переводчик объяснил, что привези доктор подобный редчайший трофей — черную шкуру «гроссфатера» с седой головой, не только поездка на охоту в Россию обошлась бы для него бесплатно, но он бы еще на такую же сумму получил всяких наград и призов.

От расстройства у доктора развился аппетит, и он с моего молчаливого согласия молотил свои вонькие колбаски, закусывал их ломтиками ветчины, нарезая ее острейшим золингеновским ножом, и выпил одну за одной банок шесть пива. И какой гад — хоть бы что-нибудь предложил своему «егерю»! Было понятно, что охоты сегодня уже не будет — дважды такое счастье не подваливает, однако светлого времени оставалось еще часа полтора, и я решил сидеть дотемна, чтоб не было потом лишних разговоров, что я до срока снял немца с лабаза и не дал ему поохотиться. Прошло около получаса, и пиво сделало свое дело, пришел срок наказания за непослушание. После адреналина и стресса гордыня с доктора слетела, он как-то виновато поглядел на меня и шепчет:

— Пи-пи. — Фразу по немецки, что-то о мочевом пузыре и снова: — Пи-пи.

Я сделал зверское лицо и конкретно поднес кулак к носу — стоит сделать пи-пи с лабаза и можно дня три на это поле не приходить. Однако на пальцах этого объяснить не мог, поэтому сказал мстительно и то, что он понимал: