Гилберт Клинджел - Остров в океане

Почва тут имеет, очевидно, ноздреватую структуру, изобилует ячейками и пустотами, потому что пустотный резонанс наблюдается и в других частях острова. Инагуа, как и многие из Багамских островов, можно сравнить с гигантской каменной губкой. Местами море проникает глубоко под сушу. На это указывают «океанские глазки» — озера со светло-голубой, соленой морской водой, уровень которой колеблется в зависимости от приливов и отливов. Такие озера нередко встречаются на расстоянии десяти миль от берега. Они совсем не похожи на разбросанные по всему острову мелководные, застойные лужи с тускло-зеленой или красноватой жижей. Один из таких океанских глазков я нашел несколько дней спустя в четырех милях от побережья, в северной части острова. В диаметре он имел около шестидесяти футов и был полон той же самой прозрачно-синей водой, что омывает прибрежные рифы. Красные губки коркой облепили его берега, а в синей глубине я разглядел несколько актиний и белые пятнышки морского желудя.

Дна у этого озера нет. В прозрачной воде на сотню футов в глубину ясно различимы каменные стены берегов, потом синева сгущается и уходит в бесконечность. Где-то внизу, в темной бездне, должен существовать туннель, ведущий к океану. Чего бы я не дал за возможность исследовать эту твердыню! Куда он выходит — прямо к рифам, пролегая вдоль какой-нибудь подводной гряды, или на тысячи футов спускается вниз, в черные глубины океана? Какие фантастические существа живут под его мрачными сводами? Призрачно белые анемоны, навечно лишенные дневного света, или гигантские мурены вроде той, что обитала в пещере возле моего плавательного бассейна? Чтобы пройти по такому туннелю, требуется отчаянная смелость и водолазное снаряжение, которое — увы! — еще не разработано. Это была бы неслыханно рискованная вылазка в самые недра острова, которая могла бы окончиться чем угодно. Эра географических исследований и открытий еще далеко не завершена.

Солнце уже стояло высоко, пассат набрал свою обычную силу, но на полянах среди деревьев воздух был неподвижен. Температура неуклонно повышалась; с меня градом катил пот, рубашка прилипла к телу. Вскоре жара стала невыносимой. Даже ящерицы, которые обычно выбирают открытые места, чтобы погреться на солнце, запрятались под камни и терпеливо подстерегали неосторожных насекомых, кружившихся у них под носом. Голые скалы раскалились до такой степени, что обжигали ладонь. На такой камушек не сядешь отдохнуть. Становилось жарко, как в кочегарке. Во рту у меня пересохло. Я заметил небольшую впадину в камне, где лужицей стояла вода, и попробовал ее на вкус. Как и пена на берегу озера, она оказалась соленой. Пройдя с милю, я отведал воды из другой такой же лужицы: то же самое… Тогда я смочил губы водой из фляги, экономя каждую каплю: впереди еще долгий путь…

Вся земля здесь насыщена солью. Даже корни деревьев, растущих из трещин в камне, покрыты коркой соляных кристаллов. Поразительно, каким образом деревья вообще здесь выживают. Вернейший способ погубить растение и надолго обесплодить почву — это полить ее насыщенным раствором соли. Почему же эти деревья благоденствуют? Я сорвал толстый, мясистый лист и пожевал его. В нем скопилось много влаги, очень неприятной на вкус, но отнюдь не соленой. Растения на солончаковой почве каким-то образом фильтруют воду, удаляя из нее соль. Почвы на Инагуа солончаковые, за исключением небольших островков красновато-коричневой земли, залегающей обычно во впадинах и являющейся продуктом распада опавших листьев. Деревья, растущие в таких впадинах, отличаются от своих солончаковых собратьев чуть более яркой зеленью, но все же и у них листва тусклая и бледная. Для тропического острова Инагуа удивительно монотонен. На Гаити или на Кубе, расположенных всего лишь в одном две пути, буйная и яркая растительность, а на Инагуа преобладают серые, серебристо-белые и бледно-зеленые тона. Ярко окрашены здесь только цветы.

Я с облегчением вздохнул: заросли начали редеть, повеяло ветерком. Ветер освежил меня и снял чувство усталости, уже начавшее овладевать мною. Звенящих камней становилось все меньше, на земле появился тонкий слой белесоватого ила, влажного и скользкого. Местность, по которой я шел, вероятно, лишь на какую-то долю дюйма находилась выше уровня моря, и вода, лишенная стока, застаивалась на земле. Кристаллы соли стали попадаться мне на каждом шагу. Деревья тут были невысокие, совсем чахлые. Лишь один их вид, напоминавший нашу северную осину, рос более или менее сносно, достигая около двенадцати футов в высоту, но даже и эти деревья встречались редко, листья у них были серебристые, с едва заметными признаками хлорофилла. Они казались полированными и отсвечивали металлом, колеблясь на ветру.

Я обошел последнюю купу, и в лицо мне ударил порыв ветра. Пейзаж внезапно опустел. Нигде ни малейшего признака жизни, никакой растительности, кроме редких полосок желтой травы, растущей между лужами стоячей воды. Перед купой деревьев, из-под которых я только что вышел, возвышалось с полдесятка стройных пальм, отважно выдерживавших напор стихий, а дальше на много миль расстилалась плоская пустынная равнина, над которой ходили волны раскаленного воздуха. Далеко на горизонте бронзовым блеском сверкала на солнце водная гладь — очевидно, это и было большое озеро, которое, как мне сообщили местные жители, занимало всю центральную часть острова.

Ветер со свистом проносился по равнине, и это явилось неожиданностью после неподвижной и жаркой атмосферы зарослей. Он нес с собою прохладу. Подавшись вперед, чтобы уравновесить его напор, я двинулся по вьющейся тропинке на северо-восток. К полудню дошел до середины равнины и, отыскав сухое местечко, присел отдохнуть и перекусить. Мясные консервы не утолили жажды, и пришлось снова отпить глоток из фляги. Во время привала я взял пробу почвы и исследовал ее. Она целиком состояла из веществ органического происхождения, в нее не затесалось ни единой песчинки. Весь почвенный слой был толщиной не более одного-двух дюймов, ниже шло твердое каменное ложе. В этом тонком слое почвы содержалось неисчислимое множество осколков спиральных раковин крошечных улиток церитеумов размером в какую-нибудь четверть дюйма. Почва складывалась из останков моллюсков и их испражнений, представлявших продукт переработки огромного количества микроскопических водорослей. Нельзя себе даже представить, сколько сотен лет и сколько биллионов живых существ понадобилось для того, чтобы создать эту тоненькую пленку земли. Ведь почва эта постоянно распылялась и уносилась ветром или смывалась дождями обратно в океан.

В создание дюймового слоя почвы внесли свой вклад и другие организмы, но очень немногие. Я обнаружил несколько обрывков перьев, раздробленные панцири сухопутных крабов и пучки с трудом растущих трав. Думаю, что эти травы появились здесь сравнительно недавно, потому что их очень мало и они разбросаны отдельными островками, расположенными на большом расстоянии друг от друга. Возле каждого такого островка всегда попадаются кучки бледно-желтого песка; его вынесли на поверхность из трещин в скалистой породе крупные желтые сухопутные крабы с невероятно огромными клешнями. Сами крабы сидели сейчас в своих норах, но о том, что они здесь водятся, свидетельствовало множество пустых отбеленных жарким тропическим солнцем панцирей, разбросанных по всей равнине.