Андрей Куприянов - Арабески ботаники. Книга вторая: Томские корни

Н. И. Вавилов (1887–1943)

В это же время, используя особенности советского строя, стремительную карьеру делает черный гений советской биологии — Т. Д. Лысенко. Обладая полной беспринципностью в выборе средств для достижения цели, не имея серьезного базового образования, но обладая огромной энергией и тем, что называется «политическим чутьем», он сумел навязать авторитетному конклаву советских ученых свое полностью антинаучное мнение. Методы его были такие же, как и в политике: приклеивание ярлыков, обвинение в несуществующих преступных намерениях, повседневная травля через средства массовой информации.

Невежество его было так глубоко, что он не понимал математической закономерности первого закона Менделя — расщепления признаков в первом поколении 3:1. Вот типичная фраза Лысенко из статьи «О двух направлениях в генетике»: «Утверждение акад. Серебровского, что я отрицаю нередко наблюдаемые факты разнообразия гибридного потомства в пропорции 3:1, также неверно. Мы не это отрицаем. Исходя из развиваемой нами концепции, можно будет (и довольно скоро) управлять расщеплением». А вот другая его фраза из той же статьи: «В известной мере мы уже можем путем воспитания заставлять направленно изменяться природу растений в каждом поколении».

И этот примитивный лепет, абсурд должны принимать как научную аксиому, которую недопустимо обсуждать или дискутировать по этому поводу. Великие русские биологи Н. И. Вавилов, И. И. Шмальгаузен, А. Н. Серебровский, обогатившие мировую науку глобальными открытиями, проигрывали этому политизированному неучу.

Т. Д. Лысенко (1898–1976)

В науке могут существовать разные точки зрения. Истина всегда где‑то рядом. И побеждает та научная версия, которая больше обоснована фактическим материалом. Френсис Дарвин вспоминал о характере своего великого отца и влиянии его книг на читателя: «Достоин внимания его вежливый тон по отношению к читателю… Читатель чувствует себя другом, с которым говорит вежливый человек, а не учеником, которому профессор читает лекцию. Весь тон такой книги, как происхождение видов… — это тон человека, убежденного в правильности своих воззрений, но едва ли ожидающего, что убедит других».

Научная дискуссия, кульминация которой пришлась на 1948 год, сводилась к двум истинам: в мире есть гнилая, фальшивая, античеловеческая биология вейсманистов-менделистов и правильная биологическая наука — «мичуринская». (Необходимо только знать, что сам И. В. Мичурин к этой науке никогда причастен не был и многое, что ему приписывается, не писал и не говорил). Все, кто признает правильность классической генетики, по мнению Лысенко и его сторонников, являются носителями ложных истин, которые не ведут к повышению урожаев на полях, удоев в коровниках Родины. А следовательно — это потенциальные враги народа. В августе 1948 года Лысенко и его сторонники собрали сессию Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, на которой генетика и ученые, которые ее поддерживали, поставлены вне закона. После победы над генетиками было принято решение об издании стенографического отчета той самой сессии, и мы спустя более полувека можем окунуться в самое пекло борьбы, откровенной демагогии, предательства, подхалимства и мужества тех немногих, кто не предал истины науки.

В защиту генетики выступил бесстрашный, израненный на войне офицер И. А. Рапопорт. «Ламаркизм в той форме, — говорил он на этом шабаше, — в какой он опровергнут Дарвином и принимается Т. Д. Лысенко — это концепция, которая ведет к ошибкам». После сессии Рапопорт был уволен из института генетики. Несколько лет герой войны, доктор биологических наук, блестящий ученый работал лаборантом в геологическом институте. Ему так и не позволили получить Нобелевскую премию за открытие в области мутагенеза. Академик П. М. Жуковский, крупнейший биолог XX века, критиковавший Лысенко на сессии, на следующий день выступил с письмом раскаяния. Настолько велико было политическое давление на ученых.

Сторонником Лысенко было горластое невежество, которому Бог не дал ни искры научного озарения, ни обыкновенной порядочности. Были такие «специалисты» и в институте, возглавляемом В. В. Ревердатто. Вроде бы и генетикой в институте не занимались, вроде бы не участвовали в дискуссиях, но распинаться перед лживыми научными построениями Виктору Владимировичу как‑то не хотелось. Кроме того, он (какой ужас!) опубликовал в иностранных журналах две статьи о растениях Хакасии и Сибири. Этого было достаточно, чтобы в 1951 году В. В. Ревердатто сняли с должности директора института и с ярлыком «вейсманист-морганист» занесли в черный список. Так чиновники от науки отметили шестидесятилетний юбилей крупнейшего сибирского ботаника, лауреата Государственной премии. Только через три года ему разрешили заниматься ботаникой, и он вновь уезжает в Томск.

А. В. Куминова очень переживала за своего учителя, она поддерживала его и никогда не отказывалась от него. Она не побоялась поставить его ответственным редактором своего основного труда «Растительный покров Алтая», вышедшего во время разгула лысенковщины. А. В. Куминову и лабораторию геоботаники спасло от разгрома то, что они занимались вроде бы прикладными задачами по договору с администрацией Алтайского края. Всю жизнь Александра Владимировна «стирала» белые пятна на карте Сибири. Она работала в академических научных учреждениях, но при этом никогда не забывала, что ее работа нужна не только для развития науки.

Прежде всего результатами научной работы, считала Александра Владимировна, должны пользоваться специалисты, работающие на земле. Поэтому, заканчивая работу, она обязательно передавала отчеты и карты в конкретные хозяйства. Всего за свою 55‑летнюю деятельность она исследовала кормовые угодья на площади более 3 млн га и подготовила карты растительности примерно для 400 хозяйств.

Это настолько огромная работа, что можно с уверенностью утверждать, что в истории геоботаники не было ни одного ученого, а тем более женщины, которая с небольшим коллективом выполнила бы ее, сформировав четкие научные понятия о растительности Сибири. Я представляю сибирские просторы, горы, уходящие в небо, ухабистые дороги, разбитые экспедиционные машины, с трудом преодолевающие перевалы, утомительные и длинные маршруты и великую мозаику растительности, которую необходимо уложить в строгую систему, и понимаю величие духа, бросившего вызов этим просторам, талант ученого, уложившего это многообразие растительности в классы, типы, определив их продуктивность и возможность хозяйственного использования. Это гражданский подвиг, так до конца и не осознанный нами.