Джеральд Даррелл - Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой

Абердин — уютный, чистенький городок со строгими фасадами домов, низко надвинутыми крышами из серого шифера, напоминающими прически в стиле «битлз», и улицами, обсаженными разноцветными розами с огромными шелковистыми лепестками, радующими взор и обоняние. Нам повезло, что благодаря каким-то непредвиденным сложностям мы вынуждены были вылететь из Абердина в Леруик, самую южную часть острова, а потом добираться до Анста на микроавтобусе, по пути дважды переправляясь на пароме.

Первое, что нас ошеломило, это цвета — до того нежные, что, казалось, каждый оттенок зеленого и коричневого был сначала как бы разбавлен, а потом смягчен с помощью мела; низкие облака были точно такой же серой и бледно-кофейной окраски, что и развешенная повсюду на заборах и живой изгороди овечья шерсть. Невысокие округлые холмы мягких, сливочно-изумрудных оттенков переходили в шоколадно-лиловые в тех местах, где рос вереск. Обочины дорог были сплошь лимонно-желтыми от лютиков и одуванчиков; лишь изредка золотую гармонию нарушал ярко-фиолетовый вербейник. В сырых низинах цвели золотистые ирисы, вздымаясь, словно знамена, среди войска торчавших прямо из земли узких зеленых сабель-листьев. Этот уголок чем-то напомнил мне Новую Зеландию с ее волнистым рельефом, пустынными дорогами и чувством одиночества на краю света. В некоторых местах вереск был срезан и из земли вынуты аккуратные кирпичики темного и жирного, словно сливовый пирог, торфа, лежавшие огромными беспорядочными кучами рядом с крошечными фермами. Наконец мы добрались до стоявшего на берегу моря мотеля. Но стоило нам подняться в номер, как заявился Джонатан, предусмотрительно прихвативший с собой бутылку бледно-желтого «гленморанжа» — напитка богов.

— Итак, — начал он, немного посмаковав напиток, — завтра мы отправляемся на белые скалы, что у мыса Германес. Там живет громадная колония олуш. Короче, мы спускаемся со скалы…

— Минуточку, — перебил я. — Какая скала? Почему я ничего не знаю?

— Обычная скала, — беззаботно отозвался Джонатан. — Всевозможные виды птиц выводят на ней птенцов — там и кайры, и тупики, и моевки, и многие другие. Это одна из самых больших гнездовых колоний морских птиц во всем Северном полушарии.

— Так что все-таки насчет скалы? — вновь спросил я, чувствуя, что мне пытаются заговорить зубы.

— Ну, вот что. Нам все равно придется с нее спуститься, — сказал Джонатан, — иначе мы не сможем снять птиц.

— А там очень высоко?

— Нет, не очень, — уклончиво ответил он.

— И все же?

— Что-нибудь около… четырехсот-пятисот футов, — ответил он, но, увидев выражение моего лица, тут же добавил: — Вниз идет отличная тропа. Ею часто пользуются смотрители.

— Мне кажется, я говорил вам, что страдаю от головокружений, мистер Харрис, не так ли?

— Говорил.

— Я понимаю, что это звучит довольно глупо, но что поделаешь. Пытался даже лечиться — ничего не помогает. Представь, меняю набойку на ботинках и две недели потом мучаюсь от головокружений. Вот до чего доходит.

— Сочувствую, — покривил душой Джонатан, — но на сей раз все обойдется хорошо. Это проще, чем с бревна упасть*.

Аналог русской поговорки: «проще пареной репы». — Здесь и далее примечания переводчика.

— Сравнение не слишком удачное, — кисло заметил я.

За ночь, ко всеобщему удивлению, облака рассеялись и яркая голубизна небес была почти под стать средиземноморской. Джонатан горел энтузиазмом.

— Изумительный денек для съемок, — заметил он, уставясь на меня сквозь очки ничего не выражающим взглядом. — Как ты себя чувствуешь?

— Если тебя интересует, не прошла ли за ночь моя болезнь, то мне придется тебя разочаровать.

— Ручаюсь, что все будет в порядке, — с некоторым замешательством произнес он. — В самом деле, тропы там просто отличные. По ним ходят каждый день и еще ни разу не было несчастного случая.

— Мне бы не хотелось создавать прецедент, — сказал я.

Мы ехали на машине, пока не закончилась дорога, а потом отправились пешком по склонам, заросшим вереском и изумрудно-зеленой травой, к великим скалам Германеса. Среди скрученных, словно ведьмино помело, корней вереска росли маленькие, величиной с ноготь, кровожадные спрутики — росянки, поворачивавшие свои невинные клейкие мордашки в направлении любого оказавшегося поблизости насекомого, готовые заманить его в ловушку и сожрать. Над зелеными полянами, превращенными вездесущими овцами в лужайки для игры в шары, возвышалась росшая в огромных количествах пушица. Издалека она напоминала покрытые снегом поля; но стоило вам приблизиться и пойти через поросший пушицей луг, снег превращался в срываемые ветром, мелькающие повсюду, словно миллионы кроличьих хвостов, белые комочки.

Прямо над нами, взмахивая огромными крыльями, кружили темно-шоколадные поморники. Они внимательно следили за нами, так как в зарослях вереска прятались их птенцы. Вскоре мы наткнулись на очаровательного, размером с небольшую курицу малыша, покрытого светлым, рыжевато-коричневым пухом, с черными головой и клювом и громадными, темными, выразительными глазами. Увидев нас, он бросился наутек, мы с Ли устремились за ним, и тут же на нас спикировала родительская пара. Это было незабываемое зрелище — они пролетали над нами на бреющем полете, со свистом разрезая воздух огромными крыльями, похожие на необычные, кофейного цвета самолеты «Конкорд». В самую последнюю минуту, в каких-нибудь нескольких футах от наших голов они резко взмывали ввысь и, полетав кругами, повторяли атаку. За это время Ли удалось поймать птенца, и родители сконцентрировали все внимание на ней. Так как я знал, что поморники способны ударом крыла сбить человека с ног, я забрал младенца к себе. Родители моментально переключились на меня, подлетая каждый раз все ближе и ближе, и ветер урчал у них в крыльях, когда они, ныряя, шли вниз. Вначале я инстинктивно нагибал голову, но вскоре заметил, что стоит дать им подлететь поближе, а потом резко взмахнуть руками, как они тут же поворачивали назад.

— Давай, — предложил Джонатан, — ты будешь рассказывать о поморниках, держа на коленях птенца.

Установили камеру и спрятали микрофон у меня за пазухой. Наши приготовления еще больше взволновали обоих родителей, и они усилили атаки, пикируя то на меня, то на камеру, подлетая на сей раз опасно близко. Наконец подали команду к съемке, я присел на корточки и посадил толстого птенца к себе на колени. Открыв рот, я приготовился было начать увлекательный рассказ о поморниках, как птенец вдруг привстал, ни с того ни с сего клюнул меня в большой палец, заставив потерять нить повествования, а затем начал громко и обильно делать свои дела прямо на мои брюки.