Станислав Олефир - В краю танцующих хариусов. Роска

…Возле беличьих гнезд я не нашел ни одного зверька, и вообще в тот день мне не везло. Может быть, от того, что надвигалась метель и все живое попряталось в свои утайки, а может, потому, что до самого вечера меня не оставляло чувство вины, будто я совершенно незаслуженно кого-то обидел.

Дорога к Березниковому мне известна давно. Нужно идти вдоль Фатумы до того места, где она сливается с неглубоким, но довольно бойким ручьем Манчуком.

Когда-то здесь было эвенское стойбище. У ручья стояли яранги, между ними играли одетые в меховые одежды ребятишки, по таежным тропам к стойбищу тянулись оленьи караваны-аргиши. Сейчас об этом напоминают лишь черные пятна очагов, обломки выбеленных солнцем оленьих рогов да потемневшие от времени тяжелые лиственничные кресты.

От стойбища мне нужно повернуть к лежащему высоко в сопках безымянному озеру, из которого и берет начало Манчук. Оно без рыбы, но зато здесь почти всегда можно встретить снежных баранов. Летом они приходят к озеру на водопой, зимой копытят у его берегов траву.

Сразу за озером возвышается перевал Тягун, а дальше уже Березниковое. Оно не в нашем водоразделе, и река там другая — нерестовая. Осенью в ней мечут янтарно-красную икру мальма и еще неизвестная мне желтогубая рыба, которую местные рыбаки называют топь.

В пути особых приключений не было. Вспугнул две огромные стаи куропаток, понаблюдал за баранами, что бродили у противоположного берега горного озера, да еще встретил ворона.

Обычно эта недоверчивая птица держится от меня в стороне. Неторопливо проплывает над тайгой, кинет в небо грустное «крун-крун» — и нет ее. Я никогда в ворона не стрелял, даже не пробовал пугать криком, но все равно, никакого доверия. А здесь стою у озера, любуюсь баранами, и вдруг прямо ко мне летит ворон. Из оружия у меня только палка, о которую я опирался, взбираясь на перевал, да еще нож. Вот эта мудрая птица, наверное, и поняла, что бояться меня нечего. А может, ворон привык встречать людей только в долинах и захотел посмотреть, кого это занесло на такую высоту?

Короче, не знаю, о чем он подумал, но, подлетев ко мне, ворон принялся кружить над самой головой. Я же ни с того ни с сего начал декламировать Пушкина:

Вот так я декламирую, а он кружит и улетать не собирается.

— Слушай, — кричу ему, — может, ты голодный?

Достаю бутерброд, разламываю его пополам: — Здесь хлеб, масло, сыр. Давай, ворон, замори червячка!

Гляжу, где бы пристроить гостинец, и вдруг замечаю, что снег у моих ног взрыт. На свежей пороше угадываются отпечатки больших крыльев. Чуть в стороне чернеет перышко. Что здесь произошло? Может, ворон с кем-то дрался? Так с кем же? Ничьих следов, кроме вороньих, не видно, а друг с дружкой в эту пору вороны не дерутся. Вот весной — другое дело.

Обожди! А не откапывала ли здесь птица какую-нибудь добычу? Снег порушен только в одном месте, и ямки довольно глубокие. Наблюдая вполглаза за вороном, снимаю лыжу и принимаюсь раскапывать снег. Он плотно сбит ветром, слежался и поддается с большим трудом. Да к тому же еще лыжа — это не лопата. И копать неудобно, и сломать страшно.

Наконец показались ягель и листочки брусники. Внимательно приглядываюсь к каждой веточке, продолжаю расширять яму. Ага, вот попался комок белого пуха. Такой длинный и нежный пух может быть только у зайца. Наверняка где-то здесь лежит беляк. Рискуя остаться без лыжи, отваливаю новые глыбы, и наконец за одной из них открывается бок матерого беляка. Пробую вытащить застывшего зайца из ямы, но ничего не получается. Что-то там его держит. Туда-сюда качается, а подаваться не хочет. Нужно копать снова. Вскоре лыжа цепляется за коричневую от ржавчины проволоку. Все понятно — зверек в петле. Осенью здесь проходила заячья тропа, и кто-то насторожил на ней петлю.

Оставляю добычу в яме, рядом пристраиваю свой бутерброд и отхожу в сторону. Ворон описал небольшой полукруг, прогундосил удовлетворенное «крун!» и упал возле копанки.

Интересно, как он смог узнать, что здесь лежит заяц? Может, еще осенью заметил бившегося в петле беляка, а приблизиться побоялся. Только испугался не зайца, а петли. Вдруг она схватит и его? А может, просто летел сегодня утром над перевалом и учуял зайца под толстым снежным покровом. Известно, у ворона самое хорошее обоняние среди всех его родичей семейства вороновых. А ведь в этом семействе такие прославившиеся удивительными способностями птицы, как сороки, сойки, кедровки, грачи.

Найти-то зайца он нашел, да не по зубам, вернее, не по клюву и когтям оказался утрамбованный метелями снег. Или это я ему помешал? Поэтому-то ворон и кружил. Уходи, мол, товарищ, скорее. Сам откопаю.

Птица голодная летала, а я ей стихи декламировал. Чудак. Ей-право, чудак…

Когда-то я работал на сельскохозяйственной станции на Украине. Рядом с нашим полем был танковый полигон. Там сусликов развелось — тьма! Над ними танки грохочут, пальба идет, а грызунам хоть бы что. Живут да плодятся. Подошло время созревать пшенице. Она у нас дорогая, элитная. Такой уступить сусликам нельзя ни зерна. Решили их вывести. Пригласили специалистов, те насыпали во все норы яда, а сами норы закопали. У каждого суслика по нескольку нор. Закапывали все подряд. Поди угадай, в какой из них сегодня живет суслик?

Через два дня приходим — часть нор раскопана. Это их разрыли орлы-степняки и вытащили мертвых сусликов. Вот тогда все и удивились. Степняки раскопали только те норы, в которых лежали мертвые суслики. Пустых же не тронули и единой. Как они смогли определить через толстый слой земли, какая нора с добычей, а какая пустая? Теперь и у меня почти такой случай с вороном…

С вечера над рекой клубился туман, а утром ударил сильный мороз. Наверное, этот туман вместе с морозом и родили две удивительные радуги.

Сначала я никаких радуг не заметил. Вышел на улицу, гляжу, хорошо ли затянуло промоину на реке, не наследил ли этой ночью возле моей избушки какой-нибудь зверь, а в сторону лежащей за рекой сопки и не смотрю. Потом привязал лыжи к валенкам, распрямился и охнул. На самой вершине сопки горит яркое-яркое солнце, а по обе стороны от него всеми цветами переливаются радуги. Из-за каждой радуги выглядывает еще по одному солнцу. Раз, два, три! Да-да. Целых три солнца! Каждое светит, от каждого во все стороны идут лучи, вокруг каждого, словно рой комаров, играют блестки. Хорошо, если бы от каждого солнца и тепло шло. А то ведь пяти минут не постоял, а уже пробрало холодом до костей. И жалко с радугами расставаться, но нужно идти.