Иэн Дуглас-Гамильтон - Жизнь среди слонов

В то же время венозная температура не менялась, и остается предположить, что он стал чаще махать ушами, чтобы ускорить конвекционное охлаждение. Разница между входящей и выходящей кровью составляла 9,4 °C. Невероятная цифра! Еще ни разу не доводилось регистрировать такую большую разницу, но, к сожалению, мы не могли повторить опыт на другом животном или переместить датчики. Результаты любопытны, но их очень мало.

Все тесты подтверждают, что ухо африканского слона прежде всего является регулятором температуры. Слоны не потеют, они решают проблему охлаждения всей своей громадной массы с помощью большой поверхности ушей. Поливая водой за ушами, шевеля ими в недвижном воздухе или разводя их при ветре, они ускоряют потерю тепла. В самые жаркие часы дня слон отдыхает в тени. Ему, как и любому млекопитающему, грозит смерть, если температура его тела слишком поднимется. В случае необходимости он может достать воду и из желудка и намочить уши, но прибегает к этому крайне редко.

Времени, увы, у нас было мало. Говард переживал за свою ценную аппаратуру, тем более что ошейник с передающим реле был плохо закреплен и мог соскочить, зацепившись за ветку. Следовало его заполучить назад как можно быстрее.

Одновременно я подыскивал другого слона для продолжительного радиослежения.

Так как Говард мог отдать всего несколько ошейников, выбор представлял трудность. С одной стороны, имелись почти ручные группы слонов, жившие на севере, а с другой — дикие и таинственные слоны юга, которые бродили неизвестно где. Южные дикари сами напрашивались на эксперимент, но по двум серьезным соображениям я все же предпочел северную группу. Прежде всего, было легче предугадать их поведение в момент обездвиживания, а кроме того, хотя я хорошо их знал, они изредка исчезали, и меня терзало любопытство, до каких границ они доходят в зарослях Эндабаша и уходят ли они из парка.

Лучше всего я знал группу Боадицеи и решил проследить за ней и оставить в их жизни как можно меньше тайн для современной науки.

Для слежения за группой самок и малышей следовало выбрать малоуважаемого члена, защищать которого они не станут. В группе Боадицеи такое животное как раз имелось.

Его звали Робертом (по имени моего ассистента). Они были ровесниками — по девятнадцать лет. Слон Роберт до сих пор был привязан к семейной группе. Я наблюдал за его развитием три года. Из слоненка, каких много, он превратился во взрослое животное, покрепчал, имел прекрасную пару бивней и хорошо развитое тело. Его всегда можно было отыскать в нескольких сотнях метров от семейного сообщества Боадицеи.

Как и прочие юные самцы, он любил хвастать силой и наводить страх на любое живое существо в округе — я был одним из них. Стоило ему меня заметить поблизости от семейства, он тут же с яростью нападал на меня. Если я не двигался с места, он завершал «обряд» покачиванием головы, хобота и раскачиванием из стороны в сторону. Он мог послужить превосходным указателем группы, но следовало улучить момент, когда он будет один, и обездвижить, пока другие не почуют неладное.

Я не только узнаю весь район владений Боадицеи, но и попробую установить, какие социальные силы обеспечивают слитность столь большой группы, а также роль связей в динамике популяции слонов. Меня интересовало все, что может произойти с молодым самцом, который достиг половой зрелости и вот-вот должен был сделать решающий шаг к самостоятельности. У меня накопилось много заметок по другим молодым самцам, но, лишь следуя днем и ночью за одним из них, я мог проверить гипотезы, которые стали складываться в моей голове. Через несколько месяцев я сниму ошейник с него и надену на истинного «дикаря» с Эндабаша.

Но перед этим следовало вернуть Тони Хартхоорна в Найроби к его работе. А кроме того, я решил уговорить Орию приехать для участия в следующем опыте. Высадив Тони на аэродроме Уилсон в Найроби, я тут же отправился к дому Ории на берегу озера Наиваша.

Наш дом — странного вида замок, выкрашенный в темно-розовый цвет, с крышей из выцветших на солнце деревянных досок — стоит у подножия зеленого холма на берегу озера Наиваша в Кении. Весь год наша ферма (1500 гектаров холмистой земли — скалы и серо-желтый кустарник) выращивает овощи и корм для скота па полоске плодородной земли вдоль берега озера.

В начале 1969 года, устав от работы на ферме, я решила отдохнуть пару недель и взялась за организацию сафари и поиска натуры для одного рекламного агентства, снимавшего фильмы. Мы объехали всю Кению, нигде не задерживаясь более трех дней.

На прощальном вечере с киногруппой, где присутствующие обсуждали новые методы показа всем наскучивших вещей и в экстазе охали от каждой находки, словно то было само совершенство, вдруг появился незнакомец — пришелец из иного мира в твидовом пиджаке скверного покроя и серых брюках, которые, как выяснилось позже, он одолжил на вечер. Он выглядел растерянным. Будучи хозяйкой, я подошла к нему и спросила, чем он занимается.

— Я по слоновьей части, — ответил он.

Посетитель из джунглей. Для него прием с девушками, изысканной едой, напитками и светской болтовней был исключительным явлением. Он долго и подробно рассказывал мне о слонах, а потом сказал:

— Я только что купил самолет. Хотите слетать в Маньяру и посмотреть на них?

Он объяснил мне, как его найти с помощью радио национальных парков Танзании. Увлекательная перспектива, но меня ждали неотложные дела на ферме. Был самый напряженный период года. Пришлось вернуться домой.

В воскресное утро на нашей ферме царит особая атмосфера. Вокруг дома тишина, только на желтокорых пинкнеях жалобно кричат черно-белые коршуны-рыболовы, да верещат скворцы среди листьев инжирных деревьев и голуби в высоченных пыльных кипарисах. Тишину не нарушает и рев трактора.

В доме, как призраки, мелькают босоногие слуги, готовясь к приему. На веранде накрыт длинный овальный стол: на старинной бело-голубой флорентийской скатерти стоят красные стаканы и яркие керамические тарелки. Мы пригласили друзей, и повар Мойз устроил холодное угощение. К полудню начинают съезжаться гости, они, потягиваясь, вылезают из машин, отряхивают с себя пыль.

Мы садимся за стол, и в доме звучит итальянская, французская и английская речь. Но вдруг мы глохнем от ужасного рева, который эхом перекатывается по крыше дома. Затем шум медленно стихает. Выбежав на газон, мы успеваем заметить на фоне грозовых облаков крохотный силуэт красно-белого самолетика. Он разворачивается и возвращается к нам на небольшой высоте. «Боже, — думаю я, — Иэн. Он сейчас куда-нибудь врежется!» Самолет проносится над нами, и некоторые гости приседают, словно при воздушном налете. Все провожают его взглядом, а он исчезает за холмом и взмывает вверх. Прикрывшись рукой от солнца, вижу, как он кружит над бомами для скота, выбирая место для посадки.