Николай Толстой - Охота на Кавказе

— Чему ж ты рад был?

— Тому, что мне дали ружье, и, значит, я могу охотиться… А какая охота в горах! Олени… такие табуны, как здесь баранты!.. коз, кабанов, лис, медведей — пропасть!.. А главное, какие там соколы! таких во всем мире нет!.. Я по целым дням сидел в одной роще, и смотрел, как сокол гоняет в ней голубей. Несколько раз я подкрадывался к нему, когда он, наевшись, сидел на дереве, поджав одну ножку и выставив вперед грудь, как джигит какой-нибудь; видел несколько раз, как сокол этот прилетал пить и купаться в ручье, около нашей землянки. Вечером я видал, как он улетал в ущелье, и тогда только я возвращался к Темирчи; не спал всю ночь — все думал, как бы поймать этого сокола. Наконец, выдумал я хитрость: подкараулив, когда сокол поймал голубя, я согнал его, но, зная, что он воротится за своей добычей, поставил над полумертвой птицей пружок. Сокол, в самом деле, прилетел и попался. Я взял его и стал вынашивать; а через месяц он уже ходил ко мне на руку. В это время приехало к нам несколько человек из нижних аулов, за лошадьми. Они собирались в набег. Мне уже надоело жить без дела, и я был бы рад, если б они взяли меня с собой. Я сказал об этом Темирчи, тот передал им; но они отвечали, что без наиба не смеют. Темирчи посоветовал мне идти к наибу и отнесть к нему сокола. Я так и сделал. Наиб принял меня хорошо и подарил пистолет, в знак того, что я вольный человек и могу жить, где хочу. Я сперва поселился на Рашне у Чими.

— Твоя слыхал про Чими? — спросил меня Аладий.

Я отвечал, что нет, и Аладий начал рассказывать мне, что Чими был первый джигит во всей Чечне, что «другой такой джигит не будет».

— Где он теперь? — спросил я.

— Пропал! Вот он все расскажет тебе, — отвечал Аладий.

Саип продолжал рассказ.

Поселившись на Рашне, он несколько раз ходил с партиями на Линию, наконец сделался известным вожаком, так что из байгушей стал значительным человеком, купил себе саклю в Алдинских хуторах и, поселившись там, завел свое хозяйство. Саип взял к себе в дом несколько пленных солдат, которые обрабатывали его поле и пасли скотину, между тем, как сам он продолжал ходить на разбои на Линию или охотился с Темирчи и Чими в Черных горах. Он уже собирался жениться, когда с Чими случилось несчастие, в которое замешался и Саип, — и вот каким образом. Раз Саип, с десятью чеченцами, которых он всех назвал мне по именам (вообще, Саип рассказывает очень подробно), ходил на Линию. Старшим в этой партии был алдинский старшина Улу-бей. Удачи им не было, и они возвращались с пустыми руками, когда, около Сунжи, встретили человека, гнавшего из гор волов. Предполагая, что это мирный татарин, ходивший воровать в горы, чеченцы решились отнять у него скотину и даже поймать его самого; но, став между волов и положив винтовку на ремень, которым были связаны животные, татарин не давался чеченцам. Стрелять они не хотели, потому что находились недалеко от русской крепости и боялись сделать тревогу. Несмотря на то, что мирный татарин был закутан башлыком, Саип узнал в нем брата Чими, Алхаза, который, несколько лет тому назад, бежал к русским; жил теперь в Сунжинской станице и часто бывал в горах у брата. Саип решился спасти его, взял сперва слово с Улу-бея, что если мирный татарин отдаст ему, Саипу, оружие, то они отпустят его живого; потом прямо поехал на Алхаза, который тоже узнал Саипа. Начались переговоры, кончившиеся тем, что Алхаз сдался, а Саип поручился, что его отпустят. Но Улу-бей также узнал Алхаза, и так как в горах подозревали, что он служит лазутчиком у русских, то и решился Улу-бей задержать его. Старик стал уверять, что не может отпустить его сейчас, потому что боится, чтобы с ним не сделалось какого несчастия, что это всем им будет стыдно; что лучше ему переночевать у Улу-бея и что он сам завтра Проводит его до Сунжи. Алхаз и Саип поняли, что старик хитрит; но, видя, что все держат его сторону, они только молча переглянулись; и Алхаз пошел с ними в горы. Улу-бей привел его в свою саклю, прекрасно угощал всю ночь и, на другой день объявил, что об Алхазе уж узнал Толчик, и что поэтому теперь без позволения наиба он не может его отпустить. Улу-бей прибавил, что он сам поедет хлопотать об этом, что Алхаз его гость, что он не даст его в обиду, но, вместе с тем, уезжая, приставил к Алхазу караул. Узнав все эти подробности, Саип решился ехать к Чими и объявить ему обо всем.

— Когда я приехал к Чими, он ничего не знал. Мне было стыдно говорить ему о том, что произошло между нами, и я боялся, чтоб он не сказал мне дурного слова: тогда я бы сам себя резал; но он ничего не сказал, взял со стены два ружья и стал седлать лошадь. Я спросил его, куда он едет. «Не знаю, — отвечал он, — брат пропал и я пропаду». Я стал просить, чтобы он взял меня с собой. — «Не надо, — отвечал он. — Поезжай лучше к Турло (Турло был другой брат Чими, жил он в Черных горах), привези его к себе, а я завтра приеду к вам и скажу, что надо делать. Если не приеду, значит и я и Алхаз пропали. Тогда пусть Улу-бей заплатит вам за нашу кровь». Чими догнал брата около Аргуни. Восемь человек мюридов уже вели его к наибу. Он прямо бросился на них и, прежде, чем те успели выстрелить, был уже подле брата. Алхаз вскочил к нему на лошадь; оба схватили ружья и поскакали назад.

— Как же мюриды не взяли их? Ведь их было восемь человек.

— Так! — отвечал Саип, — они им не дался. Впрочем, он прибавил, как бы для пояснения этого факта, что Чими был большой джигит: «Его знали во всех на горах. Может, мурут боялся, может, нет, — бог знает. Они им не дался», — повторил Саип.

Итак, Чими с братом воротились домой, где были уже Саип и другой брат Алхаза, Турло.

Как скоро весть об этом разнеслась по аулам, собралось множество народа, — начались толки: что делать? Боялись, что наиб потребует Чими. Так и, случилось. Когда старшины объявили Чими об этом, он сказал, что сам поедет к наибу, и, действительно, поехал с обоими братьями. Чими был известный человек, у него было много родни, и он знал, что Толчик ничего не посмеет сделать ему без Шамиля. «Сам Шамиль знал Чими; Чими был очень-очень джигит!» Когда братья приехали, наиб отобрал у них оружие, коней, посадил их в яму и послал к Шамилю, с донесением об этом деле. Через неделю посланный воротился. Наиб собрал стариков и весь народ и объявил им, что Шамиль приказал Чими отпустить, а братьев его убить. «Дурак тот, кто убьет у волка детей, а волчицу пустит», — сказал наиб и велел привести Чими и его братьев. Народ понял, что наиб что-нибудь задумал. Когда братьев привели, он объявил, что все исполнит по приказу Шамиля, — только, прежде, чем отпустить Чими, велит выколоть ему глаза. Весь народ был поражен этим ужасным известием. «Сам Чими мало-мало спугался» и начал просить наиба, чтобы он лучше убил его, предлагал ему свою лошадь, свои два крымские ружья и пятьдесят рублей денег. Наиб отвечал, что не смеет убить его. Старики тоже просили за Чими: они говорили, что такого дела еще никогда не бывало, что колоть глаза — грех, что Шамиль рассердится. На все это наиб отвечал одно и то же: «Дурак тот, кто убьет у волка детей, а волчицу пустит». Видя, что все кончено, Чими перестал просить наиба и простился с братьями. Обоих убили в его глазах. Один упал с первого выстрела, другой, Алхаз, простреленный насквозь, долго стоял и бранил наиба, приказавшего его прострелить. Чими на все это смотрел молча. Он не сказал ни слова, не вскрикнул, когда один из мюридов наиба проколол ему ножом, один за другим, оба глаза. Только когда наиб заметил, что, он, кажется, видит, Чими рассердился — всунул в свежую рану палец и сам вырвал свой глаз, потом бросил его к ногам наиба и сказал: «Теперь веришь ли, что я больше не буду видеть?»