Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге

Добрался часам к пяти. Открываю дверь. В лицо пахнуло духом хорошо натопленного жилья. Никак не могу найти спички. Закрывая дверь, сильно тяну за веревку, заменявшую дверную ручку. Веревка обрывается. Падая, хватаюсь за раскаленную печку. Кричу от боли, а оторваться нет сил.

Спал я до восьми. Поднявшись, напился чаю, сделал из мешка рюкзак, положил туда росомаху и ушел на базу. Лёню я нашел валявшимся в постели. В избушке тепло, светло, пахнет хлебом, тихо играет музыка.

Сейчас ругаться с Лёней — пустое. Но и делать вид, что ничего не случилось, тоже не могу.

Раздеваюсь, лезу на нары, молча листаю «Охоту». Какое-то время в избушке звучит только радио. Лежавшая у печи Бумка неожиданно заволновалась. Лёня слез с нар и вытолкал собаку на улицу. Бумка стала скулить и царапать дверь. Лёня впустил Бумку. Та бросилась к мешку и залаяла.

— Слушай, это ты мешок принес? Что молчишь? — он наклоняется над мешком, ощупывает его и торопливо развязывает. — Роска! — орет брат, бросается ко мне и начинает тискать. — Во даешь! Убить самую настоящую росомаху и ни гу-гу.

Он оставляет меня в покое, вытаскивает из мешка росомаху, хватает ружье, выскакивает за дверь и принимается палить в небо.

Натешившись, брат вернулся и что-то толковал насчет нового способа установки капканов, но я отвернулся к стенке и уснул.

Уже под вечер я сходил к ручью, насторожил капканы и давилки. Лёня пришел домой часов в десять. Он зарядил путик до самой землянки, видел четырех оленей и двух глухарей. Росомашьих следов нигде нет!

Завтра отправляемся к нашей избушке в низовьях Лакланды. Та речушка, оказывается, вовсе не безымянная, у нее красивое, хотя и не совсем понятное имя — Витра.

Впервые в этом году мы стали на лыжи. У Лёни они подбиты нерпичьей шкурой, у меня собачьей. Его — легче в ходу, зато мои меньше шумят.

Какое-то время движемся вдоль Лакланды. Река притихла, но станет еще не скоро. Тайный намного бойчее, а почти весь подо льдом.

У меня с собой резиновые сапоги. Переобуваюсь, перетаскиваю лыжи, рюкзаки, Бумку, а затем и Лёню. Разделяемся. Лёня идет ближе к Лакланде, я отклоняюсь к болоту. Тайга здесь намного беднее, но следов много. Есть соболь, горностай, дня три тому назад у куста стланика наделала копанок белка. Поперек болота чуть приметная возвышенность, которую и можно заметить только по гривке растущих на ней деревьев. Вдоль возвышенности проходит небольшое озерцо. В этом месте постоянный переход зверей. Горностаи и лисы идут низинкой, соболи и белки бугорком.

Неожиданно от Лакланды доносится ружейный выстрел, затем щелчок малокалиберки. Я остановился, прислушиваюсь. Снова выстрел из эмкашки, другой. Спешу к Лёне. Он стоит под лиственницей и глядит вверх. Увидел меня, махнул рукой и снова уставился на дерево.

Теперь и я вижу белку. Она лежит на двух ветках метрах в двадцати от земли. Лиственница толстая. Ствол снизу гладкий. Никак не подберешься. Ветка у задних ног белки потоньше. Если удачно попасть, можно перебить ее пулей, что и делает Лёня.

Мы отправляемся к болоту. Сооружаем ловушки двух типов: известный уже шалашик и впервые опробованные в прошлом году снежные холмики. Холмик делается очень просто. Берешь одну лыжу, правой рукой за крепление, левой за хвостовую часть, и начинаешь круговыми движениями сгонять в кучу снег. Образуется пятиметровый круг земли с холмиком посередке. Теперь остается пробить в холмике сквозной тоннель, в середину его набросать приманки, а на входах замаскировать капканы.

Идем по меже между прирусловой тайгой и болотом. Через каждые 400–500 шагов ставим капканы у ручейков, возвышений, полос ольховника. Специалисты утверждают: звери и птицы распределяются по тайге неравномерно. Основная их часть концентрируется у естественных преград: ими могут быть берег реки или большого озера, гряда скал. Можно понять, что в полоске тайги, примыкающей непосредственно к реке, и собирается всякая живность. В самом же деле у Лакланды следов немного, а вот в полукилометре от нее, вдоль ручейка, который нетрудно и перепрыгнуть, проходит самая настоящая звериная трасса. Из шести соболей только один прошел к самой Лакланде, к ручейку же завернули все до единого.

Наши разговоры вертятся вокруг того задавленного петлей медведя. Стараемся держаться поближе к ручью. Как только увидим четыре подмытые водой лиственницы, слева будет то место. Все время встречаются лисьи следы. Вчера здесь гуляла росомаха. Вдруг они к медведю наведывались?

Лыжи скользят хорошо, но снег здесь очень рыхлый и продавливается почти до земли. Нагружены мы легко. Капканы, приманка, еды на пару привалов.

Еще издали видим двух кедровок, дремлющих на верхушках деревьев в том месте, где лежит медведь. Одна из птиц очень крупная и сидит в необычной позе — солдатиком. Да это не кедровка, а ястребиная сова! Она раза в полтора больше кедровки, окраска значительно светлее. При нашем приближении кедровка быстро убралась подальше, сова же только чуть завозилась на своем странном насесте.

На том месте, где спрятан медведь, огромный снежный холм. Со стороны ручья он как бы срезан. На срезе видны ветки и конец толстого бревна. Под бревном нора. Есть следы лисы, мышей и кедровок. Один раз сюда завернула белка, обследовала холм сверху. На снегу клочья медвежьей шерсти и куропачьи перья.

Устанавливаем на входе в нору два капкана, крепим их на коромысла, все тщательно маскируем пером куропатки. Вспоминаем росомашьи следы и принимаемся сооружать гигантскую давилку.

Погода портится на глазах. Поворачиваем в сторону Лакланды, нужно постараться попасть в избушку засветло. В браконьерский домик сегодня заглядывать некогда, да и не стоит прокладывать туда лыжню от наших капканов и ловушек.

С рассветом форсировали Лакланду и взяли курс на избушку, которую считали браконьерской. Ветер как будто притих, но снег падает столь густо, что не видно сопок и даже деревьев в сотне шагов. Я иду впереди, за мной скользит Лёня и ругается с Бумкой. Бумка боится отстать и раз за разом становится лапами на лыжи.

Мы уже пересекли тайгу, возвышающуюся вдоль Лакланды, как вдруг слева от нас взревел вездеход и, пророкотав минут пять-семь, затих. Поворачиваю влево, и мы выходим на болото, покрытое низкими корявыми лиственничками. Идем молча. Теперь ветер дует прямо в лицо, и приходится постоянно отворачиваться. Справа какая-то возвышенность, заросшая высокими лиственницами. Натыкаемся на свежий лосиный след. Неожиданно впереди, шагах в сорока–пятидесяти, поднимается мужчина в белом халате, пронзительно свистит, стреляет вверх и, развернувшись, торопится в сторону вездехода. Выстрел сухой и хлесткий, наверняка из карабина. Он бежит без лыж, высоко задирая ноги и прыгая через кочки. В считанные секунды достигает полоски деревьев и исчезает за ними.