Жан-Анри Фабр - Жизнь насекомых. Рассказы энтомолога

Я кладу личинок саркофаги на кусок сухого картона. Они бойко передвигаются, поднимая и опуская передний конец тела и открыв дыхальца. Картон лежит на столе, в трех шагах от окна. Личинки поспешно уползают подальше от окна, от света. Повертываю картон, и личинки поворачиваются, снова ползут от окна. Кусок картона невелик, по нему много не наползаешь. Я кладу личинок на пол, головами к окну. Они поворачиваются и уползают от света. Доползают до конца комнаты, ползут вдоль стен, кто направо, кто налево. И здесь для них слишком светло. Стоит загородить личинок от окна картонной перегородкой, и они не меняют направления, когда я повертываю кусок, по которому ползут. Как только я снимаю эту ширму, личинки спешат уйти от света.

Личинки, живущие под трупом, избегают света. Это вполне естественно. Личинка саркофаги слепа, очевидно, вся ее кожа служит аппаратом, воспринимающим световые раздражения. И она очень чувствительна, эта тонкая кожица; даже рассеянный свет комнаты обращает личинок в бегство.

Достигнув полного роста, личинка окукливается. Перед этим она зарывается в землю, обычно неглубоко: и на глубине десяти сантиметров достаточно темно и покойно.

А что если свет будет проходить с боков? Проделать такой опыт нетрудно. Заткнув один конец стеклянной трубки около метра длиной, я наполняю трубку мелким песком. Вешаю трубку отвесно и кладу на песок двадцать взрослых личинок саркофаги. Для проверки беру таз с песком, кладу личинок и сюда.

В тазу происходит то же, что и в природных условиях. Личинки зарылись на глубине пятнадцати сантиметров.

В трубке совсем другое дело. Личинки ушли на глубину не меньше пятидесяти сантиметров, некоторые еще глубже, а большинство добрались до самого дна трубки. Все личинки ушли гораздо глубже, чем обычно. Чего они избегали? Света. В узенькой трубке столбик песка был тонким, и личинки ощущали близость света. Очевидно, даже тот слабый свет, который пробивался через боковой слой песка, был неприятен личинкам.

Конечно, в природных условиях личинки саркофаги не окукливаются на такой глубине. С такой глубины муха не смогла бы выбраться на поверхность.

Как выбирается на поверхность только что вышедшая из кокона муха, еще слабая и мягкая, неокрепшая? В наполненной песком стеклянной трубке можно проследить за этим.

Личинка окукливается внутри крепкого бочоночка, который образуется из сброшенной при последней линьке шкурки личинки. Этот бочоночек называют ложнококоном в отличие от настоящего кокона.

При выходе из ложнококона муха раньше всего взламывает его крышечку. Для продвижения вперед у нее есть особое — временное — приспособление: пузырь на голове. Этот пузырь то вздувается, то опадает: кровь то приливает, то отливает. Выпячиваясь вперед при раздувании, он надавливает на крышечку ложнококона, и та отскакивает. Появляется голова с огромным пузырем впереди. Примерно через два часа из бочоночка выползает вся муха. Ее совсем мягкие крылья смяты в два маленьких комочка и едва достигают середины брюшка.

Пульсируя, головной пузырь вздувается и съеживается, снова вздувается и снова съеживается. От его толчков песок сыплется вдоль тела мухи, и она потихоньку продвигается вперед. Ноги играют второстепенную роль: они служат опорой при работе пузыря. Каждый толчок пузыря — крохотный шаг вперед. В сухой сыпучей почве муха продвигается быстро: за четверть часа она пробирается сквозь слой около двенадцати сантиметров толщиной.

Выбравшись на поверхность, муха отдыхает и принимается чиститься. Лобный пузырь вздувается в последний раз: муха чистит его передними ножками. Расправляются, растягиваются крылья, и муха чистит их. Почистившись, она сидит неподвижно. Пузырь втягивается внутрь головы... Наконец муха взлетает.

Реомюр писал о серой саркофаге, что она рождает до двадцати тысяч личинок. Двадцать тысяч! Уже о синей падальной мухе Линней сказал, что три синие мухи съедают труп лошади так же скоро, как лев. Что же написал бы он о саркофаге? Реомюр напугал нас, он же и успокаивает. Саркофага плодовита до ужаса, и все же она не встречается чаще других видов мух, у которых яиц совсем мало. Множество личинок саркофаги погибает: они служат пищей другим насекомым.

В моих мисках с трупами я могу последить и за истребителями личинок мух.

В разжиженном трупе ужа копошится множество личинок мух. Но здесь есть и другие участники пира. Первыми появляются жуки-саприны из семейства карапузиков. Прилетев еще до того, как труп разжижится, они заползают под него и ждут.

Короткое тело карапузиков плоско, прикрыто плотной броней и блестит на солнце, словно стеклярус. Кое-где этот блеск смягчается небольшими участками, покрытыми матовыми точками. У некоторых видов черное платье украшено красными или оранжевыми пятнами. Карапузики — хорошенькие жучки, хотя место их обитания — зловонные трупы — и малопривлекательно.

Интересно видеть карапузиков за. охотой. Часть трупа уже разжижилась, и в зловонной жиже кишат личинки мух. Карапузики ползают по твердой части трупа и ищут добычу: они словно ловят рыбу, оставаясь на берегу. Вот у края лужи оказалась толстая мушиная личинка. Карапузик подползает к луже, хватает личинку челюстями, вытаскивает на сухое место и принимается за еду. Вскоре от личинки ничего не остается. Иной раз два жука тащат одну и ту же личинку и мирно вдвоем съедают ее. По всем окраинам — берегам лужи идет охота, хоть и не очень добычливая: большинство мушиных личинок находится вдали от берегов. Карапузик даже кончика лапки не опустит в лужу, и он может завладеть лишь теми личинками, которые окажутся у самых краев лужи.

Лужа понемножку всасывается в песок, подсыхает на солнце. Личинки заползают под труп. Карапузики отправляются туда же, и вот теперь-то начинается побоище. Проходит несколько дней, и под трупом не найдешь ни одной личинки: и здесь, и в почве они съедены. Карапузики так усердно истребляют мушиных личинок, что мне приходится защищать колпаками моих воспитанниц: иначе я не дождусь окукливания. Поначалу, когда я еще не знал повадок карапузиков, я только и делал, что удивлялся: куда девались личинки, которых еще вчера было так много. Теперь-то я знаю: их съедали карапузики.

Увидев, как хлопочут карапузики в падали, подумаешь, не зная, что они заняты семейными делами. Так я и думал, но ошибался. В моих мисках никогда не оказывалось ни яиц, ни личинок карапузиков. Их потомство, по-видимому, обитает в навозе. В марте, в курятнике, в почве, пропитанной выделениями птиц, я находил их куколок, которых легко узнать по характерной внешности. В мои миски карапузики прилетали лишь ради охоты за личинками. Позже, к осени, они отправлялись на поиски навоза: начинались заботы о потомстве.