Василий Алферов - Утро года

— И здесь, брат, нелегко, — вздохнул Егор Фомич и, вынув из пятикопеечной пачки «Бабочка» папироску с длинным мундштуком, закурил. Выпуская синеватый дымок и чуть прищуривая глаза, он продолжал: — Ишь, как вы дружно живете — водой не разольешь. Да и молодцы… Хорошее дело сделали…

— Какое? — спросил я и удивленно поглядел на дядю Егора.

— Забыл? — посмеивался тихонько Егор Фомич. — Ну, раз вы с Яшкой народ такой твердый, надежный, то скажу: мне Орлик все передал, как вы по ягоды ходили…

— Значит, и ты, дядя Егор, с Орликом вместе? — спросил я, волнуясь от радости.

Уклонившись от ответа, Егор Фомич проговорил:

— Ну, что же с вами поделаешь — придется похлопотать. Пусть Яшка скорее приезжает в Самару. Пока у меня поживете, а когда устроитесь на работу да деньжонок станете немножко получать, то и уголок вам где-нибудь подыщем… Дружба, если она хорошая, настоящая, — все равно что мать родная. Вот так-то, земляк!..

Егор Фомич сказал, что мы с Яшкой станем работать и учиться мастерству каменщиков. Мне подумалось, что негодные люди, вроде закройщика, наверное, есть и на постройке. Но я уже теперь не так боялся, как с первого раза. Я знал, что буду вместе с Яшкой и дядей Егором. А Егор Фомич мне так же крепко полюбился, как и Орлик. Каждый из них согревал душу одним и тем же теплом, радовал сердце одной и той же радостью. И поэтому хотелось хоть немножко, хоть капельку быть похожим на них.

Яшка не заставил себя долго ждать. Получив известие, он тут же ушел из работников и все время торопил мать, чтобы та немедленно везла его в Самару. И вот поздней осенью, когда деревья сбросили с себя золотой наряд, тетка Ольга привезла его прямо к дяде Егору, как и было указано в письме. Вечером, за чаем, Егор Фомич сказал нам с Яшкой:

— Ну, вот вы и опять вместе… Держитесь теперь друг за дружку крепче да будьте смелее, а то вас и курица заклюет.

— Стосковался мой Яшарка по дружку своему вот так, что от еды отбился, — промолвила тетка Ольга, отхлебывая из блюдечка чай. — А как получили мы от вас письмо, ночи не спал: поедем да поедем скорее!.. Уж ты, Егор Фомич, не оставь, будь отцом родным — пособи им на дорожку-то здесь выбраться. Они у нас лучше, чем братья родные, — всю бытность вместе, каждую малость пополам делят, не ленивые, везде стараются копейку добыть да в дом принести…

— Раз взялся, то придется пособлять, — сказал Егор Фомич, дымя папиросой. — По трудной, но верной дорожке пойдут, будь покойна.

— Вот и спасибочко тебе большое, Егор Фомич! — сказала тетка Ольга, поднося к глазам уголок головного платка. — И от меня спасибочко, и от Григория с Дуняркой…

А мы с Яшкой и Петюшка, сын Егора Фомича, стояли у окна и смотрели книжку с разноцветными картинками. Яшка, соскучившись, держался за рукав моей рубахи и все время заглядывал мне в глаза. А когда Петюшка вышел, я сказал Яшке:

— Завтра все втроем не такие пойдем смотреть картинки, а живые!

— А где их смотрят? — удивился Яшка.

— В биоскопе.

— А я больно знаю, чего это такое…

Я вспомнил, что и мне был незнаком этот мудреный биоскоп, куда я впервые, как приехал в город, ходил с Петюшкой, и он заявил мне тогда, что больше ни разу не пойдет со мной, потому что я смеялся там, сам не зная над чем. Вспомнил и предупредил Яшку:

— В биоскопе надо смеяться не всегда, а только когда идет комическая картина… Все там сидят на стульях в темноте и смотрят. Эх и интересно! Не испугаешься?

— Ежели один, то испугался бы, а с тобой и не подумаю.

— Ну, смотри, а то Петюшка не любит, когда мешают смотреть картину. Он долго не ходил со мной в биоскоп, а теперь мы с ним дружим.

— А со мной он тоже будет водиться? — спросил Яшка.

— Конечно, будет, — ответил я. — Он о тебе уже знает… А дядя Егор, — шепнул я товарищу, — вместе с Орликом…

— А ты видел Орлика? — оживился Яшка.

— Видел, он к дяде Егору приходит, — ответил я. — Орлик выучил меня песню интересную петь: «Смело, товарищи, в ногу…» Я ее всю наизусть знаю.

— И я выучу, — сказал Яшка. — Тогда вместе будем петь, ладно?

— Ладно — согласился я.

Время шло своим чередом. Улетели в теплые края скворцы, задерживающиеся у нас дольше всех других перелетных птичек. А после того как озера покрылись тонким ледком, покинули наши места дикие утки. Умолкли пароходные гудки, по Волге плыло сплошное «сало», а на землю выпала первая пороша. Тетка Ольга уехала домой тут же, на второй день, потому что навигация закрывалась.

Мы с Яшкой уже работали. Вставали чуть свет, брали по горбушке ржаного хлеба, щепотки две соли и, поеживаясь, шли к месту постройки огромного мельничного склада за рекой Самаркой. Пиджачишки наши были на «рыбьем меху», все в заплатках, пришпандоренных вдоль и поперек белыми толстущими нитками деревенского изделия. Ветер насквозь пронизывал нас, делал горбатыми старичками. Зубы стучали до тех пор, пока мы не принимались таскать кирпичи.

Из дому уходили вместе с дядей Егором, а возвращались обычно вдвоем, потому что у дяди Егора были какие-то другие дела.

Работали мы прилежно, лезли куда надо и куда не надо, ко всему приглядывались да примерялись. Дядя Егор присматривал за нами, находил время сказать нам теплое, ласковое слово.

— Ребятишки вы смышленые, — говорил он. — Научитесь и будете неплохими каменщиками.

По воскресеньям к дяде Егору приходил Орлик, а с ним еще один человек — в очках, с землистым лицом, которого звали Тимофеичем. Этот человек, как мы потом узнали, работал печатником. Тоже хороший, обходительный, но говорил мало и почти никогда не улыбался, а только часто покашливал, поднося к губам левую руку, худую, бледную.

Самым оживленным и разговорчивым был Орлик. Он шутил с нами, подбадривал.

— Дела у нас с вами, земляки, большие будут! — говорил он. — Главное, духом не падайте. Трудно из непроглядной-то темноты и духоты, выбираться на вольный простор да к свету — ой как трудно! А идти надо. Идти смело, ничего не боясь, затем, чтобы вам никто и никогда не смел больше рвать уши до крови и чтобы не сутулиться в залатанных пиджачишках, а шагать прямо и дышать полной грудью…

В свободные от работы дни мы с Яшкой уходили за город, где стояли деревья и кустарники, запушенные инеем, и вдыхали чистый морозный воздух. Мы обращали свой взгляд в ту сторону, где вдали от нас стояло родное Заречье, где остались со своей неотступной нуждой наши родители. Мы взбирались на высокий холм и, обдуваемые всеми ветрами, посылали им и дяде Игнату из графского имения мужественные слова заученной нами песни: «Смело, товарищи, в ногу…»

Нам с Яшкой чудилось, что песню подхватывали наши зареченские друзья и все те, кто не видел просвета. А мы будто и не стояли, а шли впереди всех, рядом с Орликом и дядей Егором, шли трудной, но прямой, верной дорогой навстречу новой, никогда и никем не виданной жизни.