Василий Алферов - Утро года

Когда Минай после работы принимал от Федора Чалка, он заметил, что холка стерта и из свежей раны сочится густая кровь. Сжав в руке снятую седелку, он подошел к Федору и зло кивнул в сторону Чалка:

— Видишь?

Козырев усмехнулся и хитро повел тараканьими усиками.

— Ну, вижу… что ты, леший, буркалы-то на меня выпятил? Эк, енерал какой, подумаешь…

— Чей это конь? — наступал Минай. Федор недоуменно смотрел маленькими щелками глаз то на Миная, то на Чалка.

— Кажись, Спирьки Дыннова был…

— Сейчас чей?

— Сейчас… — Федька не торопясь свертывал цигарку, — известно чей — колхозный.

— А колхоз чей?

Табак высыпался. Федор бросил в снег обмусоленный клок бумаги и раздраженно замахал большущими рукавицами:

— Ты, Минай, отстань!.. Я к тебе что, на екзамен пришел? Молодой еще учить меня… Тут тебе не в солдатах…

— В Красной Армии, а не «в солдатах», — поправил Минай. — Вот и я говорю: дисциплину нам нужно ввести, как в армии, тогда этого безобразия не было бы.

— Ха! Я ли не я — солдат Минашка, медная пряжка… Медаль хочешь выслужить, значок? Уда-ар-ник! Беги скорее с жалобой: Федор, мол, холку стер у Чалка… Старатель!

Громко хлопнув калиткой, Козырев быстро вышел.

Минай отвел Чалка во двор. Прибирая сбрую, тихо разговаривал сам с собою:

— Ну и чудак. Видишь, какое у него понятие об ударниках, как будто в том и дело, что выслуживаться да ябедничать.

…Смазав Чалому рану, Минай поднял фонарь на уровень холки и пристально посмотрел.

«Кажись, затягивать начинает», — подумал он и, еще раз окинув коней заботливым взглядом, направился в избу.

Вернувшись со двора, он улегся на печь и долго ворочался на горячих кирпичах. Подготовка коней к весне беспокоила его так же, как и боевая подготовка в армии.

Ему не спалось. Подстелив под себя полушубок, Минай сел на край печи и, достав кисет, стал свертывать цигарку.

С тех пор как началось соревнование на лучшую подготовку к весенней посевной с колхозом «Комбайн», на душе у Миная стало и беспокойно, и радостно. Крепко затянувшись, он вместе с дымом выдохнул вслух:

— Эх, кабы упитать лошадей, да так, чтобы они играли!

Минай кормил лошадей, сообразуясь с упитанностью и с тем, работала лошадь или нет. Он изучал норов и особенности каждой лошади. Он не выдавал лошадь, пока не узнавал, для какой работы она требуется. Если работа предстояла тяжелая, он давал лошадь покрепче, а если легкая — послабее.

— Это очень важно, — убеждал Минай каждого.

Еще до призыва в армию Минай считался примерным колхозником. В летнюю пору на лугах, в поле, ездил на сенокосилке или на жнейке-самосброске, управляя парой лошадей. В этом против него никто не мог устоять. И скосит он больше, и лошадей не измучит, как другие. Бригадир Количкин восхищался им при всех:

— Вот дак Минайка!.. Землю роет…

Минай гладил широкой ладонью вспотевшую, пропыленную свою грудь и молча улыбался.

Осенью Минай покинул колхоз. Отец на прощанье в десятый раз советовал:

— Смотри, сынок, старайся… Не отставай от других… В военной службе расторопность нужна и сметка… Может, в машинную часть какую угодишь, рукомесло будет… Попросись.

Но Минай попал в артиллерию. Кстати, это его очень радовало. Еще будучи мальчишкой, он много наслышался диковинных историй от старого артиллериста Романа Новичкова, который, бывало, сидя с мужиками на завалинке, рассказывал о своей службе в германскую, о конях, и о том, как военному человеку ухаживать за ними, и, наконец, о пушках разных систем, называя каждую своим именем.

Минай старался запомнить каждое название пушки, но на второй же день забывал: мудрены были для него эти названия, непривычны.

С первых дней призыва в Красную Армию он долго не мог привыкнуть и к казарменной обстановке, и к плотно облегающей его широкую спину шинели.

Минай был несколько неповоротлив, угловат в движениях и всегда немного пасмурный, словно его только что подняли с постели.

И неизвестно — то ли от перемены условий, то ли с непривычки, Миная в первые дни постоянно одолевал сон. При всяком удобном случае, едва только стоило ему приткнуть куда-нибудь голову, как он тотчас же засыпал.

Однажды он заснул на политчасе. Политрук, назвав его фамилию, задал такой вопрос:

— Товарищ Кукушкин, расшифруйте вот эти четыре буквы: РККА. Что они означают?

Миная толкнули в бок. Он вскочил и, повертывая маленькой головой, глупо смотрел по сторонам сонными глазами. Получилось неудобно и смешно. На первый раз ему было сделано замечание…

Потом над Минаем долго трунили:

— Кукушкин у нас «бессонницей» страдает…

— Верно… Ночью спит, днем досыпает…

— И вдобавок на ходу дремлет… Замучился парень…

А в «Ильичевке» появился рисунок с заголовком: «Кукушкин занимается», на котором Минай был изображен спящим во время политчаса.

Миная это задело. Ему стало не по себе, обидно. «Ну что особенного, — думал он, — ну заснул… Важность какая… Я ведь не лошадей проспал к молотьбе». Он то вставал и ходил, то опять садился и думал: «А что если бы узнали об этом в колхозе да увидели, как меня здесь пропечатали, вот была бы стыдобушка!.. Сказали бы: «Ну и Минай, достукался»…»

На второй день Минай написал в редакцию «Ильичевки» письмо.

«Товарищи из редколлегии! — писал он. — В газете меня пропечатали здорово, мне даже стало обидно и неловко. Но я сам виноват. Признаюсь. За такие факты нужно наводить критику, и хорошо это. Сам не знаю, что это со мной? Наверно, с непривычки. А скажу я вам, товарищи, что на жнитве, бывало, аль в лугах на косьбе у себя в колхозе я за пояс затыкал многих и шел наперед всех. Бригадир Количкин мою работу очень одобрял и гордился. Я и здесь хочу быть таким же и даю свое слово, что со мной больше этого не случится. Вызываю на соревнование Глушкова и Максимкина из нашей батареи. А РККА я знаю что. Это — Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Прошу мою заметку напечатать в стенгазете. В чем и подписуюсь. Боец 3-й батареи М. Кукушкин».

С тех пор над Минаем товарищи больше не трунили. Но на голову его свалилась новая «беда». К нему прикрепили коня Беркута. Что бы, казалось, тут хитрого? Ведь он, Минай, не из тех, кто лошадей только издали видел. Он всю жизнь с лошадьми. А оказалось не так-то просто. Тут тебе точный распорядок времени кормления и уборки, отдельный ящик у каждого со щетками, чистота в стойле и кормушках… Когда Минай узнал все эти правила, они показались ему удивительными и непонятными.

Первые дни он заходил в стойло с нахмуренными бровями, нехотя брал ящик с чистильными принадлежностями и, когда подходил к смирному Беркуту, тыкал его в бок щеткой и без нужды прикрикивал:

— Стой ты! Я те вот пофыркаю… Ишь, лощеный… Может, в баню тебя сводить?..