Дайан Фосси - Гориллы в тумане

Второй самец — старец, которого вначале сопровождала не менее престарелая самка, — был личностью не менее поразительной, чем Фердинанд. Его туловище от крестца до загривка было испещрено шрамами, как дорожная карта, очевидно в результате бесчисленных встреч с другими буйволами или браконьерами. Массивный нарост на голове когда-то был вдвое больше, но с годами стерся. О многочисленных схватках на протяжении его жизни также свидетельствовали поврежденные остатки рогов.

Я назвала старого самца Мзи, что на суахили означает «старик». Меня всегда поражало невероятное зрелище: Мзи, плетущийся за своей старой подругой, которая до последних своих дней служила ему поводырем, когда у того стало ухудшаться зрение. На второй год своей жизни в Карисоке «старик», заслышав мой голос по вечерам, медленно подходил ко мне, пожевывая траву, как бы в поисках компании, и позволял поскрести его шелудивый загривок. Однажды утром один из работников, отправившись в лес за дровами, нашел тело старого буйвола в небольшой лощине у речки Кэмп-Крик в тени возвышавшихся над ним гигантов Карисимби и Микено. Трудно представить себе более подходящее место, где Мзи ушел на вечный покой. Безмятежный пейзаж, окружавший лощину, был под стать величественному патриарху. Хотя он и прожил всю свою жизнь под угрозой гибели от браконьеров, ему удалось бросить им вызов и умереть своей смертью.

За десять лет до естественной смерти Мзи, когда еще не было регулярного патрулирования из Карисоке, рядом с лагерем от браконьеров погибло ужасной смертью несколько буйволов. Первое убийство было совершено во время второго Рождества, проведенного мною в Руанде. Я и не подозревала об ужасающих бойнях, устраиваемых в парке на рождественские праздники, и неосмотрительно покинула лагерь на несколько дней в Рождество 1968 года. По возвращении выяснилось, что мои сотрудники просто-напросто заперлись в своих домиках ради собственной безопасности. Поблизости я обнаружила останки двух собак браконьеров, раздавленных о крутые берега Кэмп-Крик. Разбросанные буйволиные внутренности вывели меня на близлежащий холм, где браконьеры свежевали тушу. По словам сотрудников, собаки выгнали буйвола из леса на луг, а затем к реке рядом с моим домиком. В борьбе за жизнь буйволу удалось растоптать собак, но он не смог выстоять перед копьями охотников, возглавляемых Муньярукико. С тех пор на праздники я не покидала лагерь.

Второй буйвол был убит через несколько месяцев. Мои люди услышали рев страдавшей от боли «коровы» недалеко от Карисоке. Взяв с собой маленький пистолет, я пошла в указанном ими направлении на крики и обнаружила взрослого буйвола, зажатого в расщепленном стволе старой хагении. К сожалению, предсмертные крики пойманного в ловушку животного услышали и браконьеры, которые явились раньше и отрубили обе задние ноги своими пангами. Бедное животное тщетно пыталось встать на обрубки ног в луже крови и навоза. И все же у быка нашлись силы смело вскинуть голову при нашем приближении и фыркнуть. Как не хотелось убивать такого молодца, боровшегося за жизнь до последнего вздоха! По дороге в лагерь мне не давала покоя мысль, что в Вирунге угасло еще одно великолепное творение природы.

В начале 1978 года я организовала еженедельное патрулирование с ночевками в палатках или под деревьями, чтобы полностью оградить парк от браконьеров. Бесстрашные руандийцы, патрулирующие парк под руководством Мутарутквы, приводили в лагерь на поправку многочисленных животных — дукеров, бушбоков и даманов, попавших в ловушки.

В том же году заирская администрация парка позволила мне взять в лагерь молодого самца гориллы четырех с половиной — пяти лет на лечение. За четыре месяца до этого он угодил в проволочную петлю ловушки для антилоп, и его истощенное обезвоженное тело было уже поражено гангреной, начавшейся в обезображенном, гноящемся обрубке ноги. Когда я получила малыша, он был обречен, но я не могла не оценить поступка заирского директора, пытавшегося сделать все возможное для безнадежно больного животного и надеявшегося, что после выздоровления он будет выпущен на волю, а не продан в какой-нибудь зоопарк в Европе.

Новичок был немедленно помещен в хижину со свежей зеленью и ежевикой и прошел полный курс лечения, опробованный раньше на Коко и Пакер. Детеныш набросился на привычную пищу, уплетая ее за обе щеки и даже пытаясь ходить. К тому же он умудрился урчать от удовольствия, узнавая знакомые лесные звуки, запахи и растительность. Шесть дней он доблестно боролся с запущенной пневмонией, обезвоживанием организма, шоковым состоянием и гангреной, но победить не смог. Сказать, что он умер спокойной смертью, без мук, было бы неверно, но ему была предоставлена возможность вернуться в родные горы, а не умереть в одиночку на цементном полу клетки зоопарка без ласки, ухода и любви. Выживи он, я бы нарекла его Ходари, что на суахили означает «храбрец». При вскрытии в больнице Рухенгери обнаружилось, что его легкие превратились в сплошную серовато-белую массу. Удивительно, что детеныш сумел так долго протянуть.

Поскольку гориллу поймали у границы парка под южным склоном горы Микено, я велела патрулям с особым вниманием осмотреть эту местность и отыскать остатки его группы. Поиски, однако, ничего не дали. Тем не менее в седловине между Карисимби и Микено патрули встретили множество браконьеров, обезвредили большое число ловушек, редко возвращаясь в лагерь без жертв незаконного промысла.

Однажды вечером, через несколько месяцев после смерти гориллы, африканцы привели в лагерь какое-то черное животное. Я бросилась им навстречу, думая, что они нашли еще одну попавшую в ловушку гориллу. И, только оказавшись рядом, я увидела, что у этой жертвы браконьеров длинный, едва виляющий хвост, два острых, стоящих торчком уха и необыкновенные глаза изумрудного цвета. Это оказалась немолодая собака, попавшая в то утро в проволочную ловушку, поставленную на антилоп. Патруль обнаружил ее, когда она беспомощно вертелась в петле. Проволока врезалась в ногу до кости и уже повредила надкостницу, но люди вовремя высвободили несчастную суку и осторожно принесли ее в лагерь. Я перевязала ужасную рану и заметила на другой лапе две узкие полоски белой шерсти на высоте нескольких сантиметров от земли, свидетельствующие, что она и раньше попадала в ловушки.

Целых три месяца она стойко переносила ежедневное промывание раны и перевязки. Вначале я опасалась, что ногу придется ампутировать ниже колена. Хотя мне неоднократно приходилось встречаться с собаками браконьеров, эта была первой, которая быстро привыкла к незнакомому доселе белому человеку. Ее приветливость, доверие и спокойное отношение к шипящим керосиновым лампам, тарахтящей пишущей машинке и громко вещавшему радиоприемнику убедили меня, что ее, как и Синди, браконьеры в свое время похитили у европейцев. Она быстро приспособилась к жизни в лагере, но я не могла выпускать ее на улицу без присмотра из-за многочисленных антилоп, включая Приму, которая давно считала лагерь своим домом. Страсть к охоте уже захватила ее, и я никак не могла отвадить ее от погонь за антилопами, за Кимой или курами.