Гарри Килворт - Лунный зверь

Притаившись за одним из амбаров, лисица внимательно рассматривала пса. О-ха он сразу показался знакомым.

Внезапно собака почуяла запах лисицы и повернулась в ее сторону. О-ха приготовилась задать стрекача. Сейчас пес поднимет крик, и, того и гляди, из дома выскочит фермер с ружьем. Но пес, к немалому удивлению лисицы, и не думал поднимать шум. Вместо этого он тихонько спросил:

— Кто здесь? Никак лиса?

— Да, — ответила сбитая с толку О-ха.

— А, — лениво вздохнув, пес опустил голову на лапы.

О-ха окончательно растерялась.

— Почему ты не зовешь хозяина? — возмутилась она. — Сам знаешь, я сюда не просто так пришла. Хочу украсть цыпленка. А то и нескольких.

— Попробуй. Если сунешься к цыплятам, я закричу. А может, и нет. Зависит от настроения.

Изумленная лиса ушам своим не верила.

— Но ты же сторожевой пес. Твой долг — охранять ферму.

Он презрительно фыркнул, с шумом выпустив воздух из глубоких ноздрей:

— Сторожевой пес! Как бы не так! Да будет тебе известно, я охотник, прирожденный охотник. Уж верно, загнал на своем веку куда больше лис, чем ты сожрала цыплят. Я возглавлял свору гончих — мчался за лисами, догонял их, хватал, вгрызался в горло и рвал, рвал, рвал…

— Хватит! — выдохнула лисица.

Пес гордо вскинул голову:

— Да, мое имя Хваткий! Так ты знаешь меня, лиса! Значит, славное имя Хваткий все еще гремит среди лисиного племени? Оно по-прежнему вселяет ужас в вашу братию?

— В конце зимы ты убил моего мужа, — процедила О-ха. — Шла охота. Вы гнали меня по дороге, я скрылась в лесу, и муж мой принял погоню на себя. Ты несся впереди всех. И ты убил его.

— Увы, нет. Мне уже давно не удавалось поймать лису. Поймать и прикончить. Поэтому я и оказался здесь, на этой проклятой ферме. — И пес с отвращением огляделся вокруг. — Меня посадили на цепь в наказание. Решили, я больше не гожусь для охоты. И вот я болтаюсь на привязи и чешу языком с лисами. Наверное, тебе приятно видеть мое унижение: Хваткий, главарь собачьей своры, герой сотен охот, сидит на цепи! Представляю, как ты рада.

О-ха вспомнила, что А-хо действительно погубили не собаки, — его выкопали из норы конюхи, убили лопатами и потом, уже мертвого, бросили гончим.

— Ничего я не рада. Я тебя ненавижу, это верно. Только сидеть на цепи — удовольствие, которого я и врагу не пожелаю. Давай, кричи, пусть твои хозяева узнают, что здесь лиса.

Хваткий сморщил нос:

— Вот еще. Буду я для них стараться. Шатайся здесь сколько влезет. Только к курам и уткам не приближайся, иначе пеняй на себя. Хотя я и на цепи, но в жилах моих течет благородная кровь. Старая, но благородная. Да и ко мне не подходи. Меня с малых когтей учили убивать. И я мигом перегрызу тебе горло.

— Знаю, — проронила лисица.

Вняв предостережению пса, О-ха обогнула ферму и нашла несколько ханыров, висевших на проволочной изгороди в загоне для скота. Удивленные коровы, выпучив глаза, наблюдали, как лисица дважды накрыла добычу своей тенью, прежде чем сорвала ее с проволоки. Но они не проронили ни слова, тем более что рты их были заняты: они без устали жевали, жевали и жевали. Какие глупые твари, подумала О-ха, но не стала делиться с коровами этим своим наблюдением.

Дойдя до пруда, лисица исполнила ритуальный танец, утолила жажду и вернулась в барсучий городок. Она тщательно выполнила все предосторожности, сопутствующие входу в нору, — хотя О-ха и пользовалась гостеприимством барсуков, она свято чтила все лисьи обычаи и должным образом совершала обряды, обеспечивающие безопасность жилища. Когда она вернулась, у барсуков было что-то вроде собрания, и прежде, чем уснуть, лисица долго прислушивалась к их странной тяжеловесной старомодной речи.

Как и всегда, пробуждение было мучительным: ей вновь казалось, что А-хо жив и лежит рядом с ней. Но сегодня она быстрее опомнилась. Быть может, причиной тому была ночная встреча с Хватким.

Лисица выбралась из барсучьего городка и отправилась в гиблое место А-хо — она делала это во второй раз со дня смерти мужа. С трепещущим сердцем она несколько раз пересекла клочок земли, пропитанный кровью А-хо. Все ее существо впитывало скорбный дух того места. «Я пришла, чтобы отдать А-хо дань уважения», — говорила себе лисица. Но в глубине ее души шевелилось смутное, неясное чувство — ей надо получить его одобрение… для чего-то… или для кого-то… Всем окружающим О-ха казалась суровой и непреклонной лисицей, стойко переносящей любые испытания, но душа ее изнывала от одиночества. Спору нет, барсуки были очень добры, а с Гаром они стали настоящими друзьями, но О-ха тосковала по семье.

Лисица молчала, но мысли, скорбные мысли, обращенные к погибшему А-хо, лились прямо из ее сердца. Ей так хотелось, чтобы он подал ей какой-нибудь знак. Тогда она поняла бы, одобряет он ее тайное желание или считает его предательством.

Но ничего не произошло. Живые сами должны решать, как им жить, и не спрашивать совета у мертвых. О-ха вернулась домой разочарованная и растерянная, хотя и не признавалась себе в этом.

«А-хо знает, что у меня на душе, — мысленно повторяла она. — Остальное не важно».

Потом ей опять приснился кошмар. За ней гнались, она пыталась бежать, но лапы ее дрожали и подгибались от ужаса. Она оказалась на пустоши, залитой ярким светом. Потом путь ей преградили черные стены, похожие на…

Лето кончилось. По лесу, словно громадный взлохмаченный зверь, уже разгуливал Запасай. В сумерки зеркальная гладь реки зажигалась алыми отсветами. Спелые орехи и фрукты дождем падали на землю. Город вокруг Леса Трех Ветров рос не по дням, а по часам, там возникали все новые улицы и дома, и в некоторых из них уже поселились люди. Дороги, впрочем, были по-прежнему разворочены, и повсюду виднелись кучи строительного мусора, щебня и глины. Летом многие животные оставили родной лес и отправились на поиски более спокойного места. Однако были и такие, что старались не обращать внимания на людское вторжение и, пока это возможно, жить так, как они жили всегда. А-конкон, лис-философ, которому являлись пророческие видения, полагал, что это наиболее разумный и достойный выход.

Родился А-конкон на дальнем берегу реки, в подполе церкви, шпиль которой был виден из леса. Когда над водой поднимались облака тумана, долины тонули в молочной дымке и лишь золотистая игла шпиля светилась в небе. При рождении лисенок был наречен А-кон, но, когда ему было всего три месяца от роду, к имени его был прибавлен второй слог, — уже тогда его мать поняла, что сын ее наделен необычайными способностями. Говорили, что А-конкон способен распознать все цветовые оттенки, доступные человеческому глазу. Не зря детенышем он лежал под огромным витражным окном, которое в лучах солнца сверкало всеми цветами радуги и бросало на каменный пол яркие тени. Тогда же, в детстве, прислушиваясь из своего подпола к церковной службе, к песнопениям и звукам органа, лисенок сумел проникнуть в людские таинства и постичь людские святыни.