Джой Адамсон - Пятнистый сфинкс. Пиппа бросает вызов (с иллюстрациями)

Здесь Тони дал ей еще немного ларгактила, чтобы она не проснулась во время осмотра. Я стояла ни жива ни мертва, пока он ощупывал ногу и ставил диагноз — парез лучевого нерва. Это значило, что Уайти не нужно отправлять в Найроби — я могу держать ее у себя, пока не пройдет парез главного нерва и не восстановится сила мышц, которые из-за этого бездействуют. Само по себе это повреждение опасности не представляло, но могло привести к травме, если потерявшая чувствительность лапа подвернется внутрь — от малейшей нагрузки она может сломаться. Харторны наложили на лагу гипсовую повязку и заодно, воспользовавшись неподвижностью Уайти, проверили ее зубы. Ей было шесть месяцев и неделя, и то, что мы увидели, было неожиданно и очень интересно: два постоянных коренных зуба уже прорезались. Считается, что котята гепарда до двух лет кормятся добычей матери, как львята, у которых постоянные зубы появляются только в возрасте двенадцати месяцев. Но Уайти уже сменила все зубы, а это значило, что она будет способна охотиться значительно раньше. Теперь, если мне удастся поддерживать контакт с семейством гепардов, я могу точно узнать, когда же молодые гепарды начинают самостоятельно охотиться и становятся полностью независимыми от своей матери.

Мы ввели Уайти комплекс витаминов B и поместили ее в ящик Таги у меня в палатке, чтобы я была рядом, когда она придет в себя. Харторны посоветовали мне давать ей в качестве успокоительного по полтаблетки ларгактила в день — дней десять подряд — и прибавили, что дозу можно снизить, как только она привыкнет к новому окружению. Потом они уехали. Если бы Сью и Тони знали, как я была им благодарна!

Проводив их, я почувствовала, что у меня все плывет перед глазами, и легла, чтобы хоть немного передохнуть после напряжения последних часов. Нам очень повезло, что Пиппы не было поблизости, но что же будет с Уайти? Ведь, судя по всему, Пиппа вообще ее бросила. Удастся ли мне вернуть ее в семью или ей суждено остаться домашним животным?

Она пришла в себя около пяти часов утра, и я дала ей полтаблетки ларгактила с глюкозой, чтобы она не рвалась на волю. Когда она успокоилась, мы перенесли ее в маленький вольер, сделанный еще для Дьюме. Теперь мы к нему пристроили более просторный вольер, куда Уайти будет выходить, когда ей станет лучше. Оба вольера были забраны сплошной решеткой и находились внутри большого загона.

В десять часов утра я услышала какую-то возню и не успела вмешаться — Уайти сорвала с лапы гипсовую повязку. В конечном итоге это было к лучшему, потому что потом мне не удалось бы снять гипс без снотворного. Наконец-то я могла дать ей хорошенько поесть — впервые за три дня. В мясо я спрятала вторую половинку таблетки ларгактила.

Вскоре появился Аран. Он согласился взять на себя роль сиделки в те часы, которые мне придется проводить с семейством гепардов.

На свежие следы гепардов мы наткнулись у зарослей, где двенадцать дней назад впервые заметили, что Уайти больна; такие же следы попались нам еще в нескольких местах, где гепарды бывали в последнее время. Наконец мы увидели Пиппу — она обнюхивала то место, где мы поймали Уайти. На нас она даже не посмотрела и все время, пока Мбили и Тату управлялись с мясом, которое мы принесли, продолжала звать и высматривать Уайти. Подошла она к нам не скоро, а подойдя, лизнула мою руку и легла рядом; она была необычайно спокойна. Потом она вместе с детьми проводила нас до Угловой акации — там они и остались.

Когда мы вернулись в лагерь, Уайти все еще дремала, но к закату встрепенулась, стала ходить вдоль клетки, сонно осматриваясь, и вдруг позвала голосом, от которого разрывалось сердце, — короткие резкие вскрики сотрясали все ее тело. Немного погодя мне удалось ее успокоить, и мы мирно сидели рядом, но тут на другом берегу появились слоны и приступили к своей ночной трапезе. Бедная Уайти вся затряслась от ужаса; ей, видимо, казалось, что она попала в ловушку. Она задрожала еще сильнее, услышав отдаленное рыканье льва, так что ночь я провела рядом с ней, перетащив свою раскладушку в вольер. Еще десять дней пришлось держать ее на снотворном, и это сказалось на ее здоровье — начался запор и поднялась температура. Харторны предупреждали меня об этом и советовали для облегчения обрызгивать ее водой в самую жару: вот это ей пришлось по вкусу! Она ела с аппетитом и выражала свое удовольствие новым, милым звуком — «ньям-ньям-ньям», но никогда не мурлыкала.

Как это ни грустно, Уайти невзлюбила Арана и, завидев его, яростно бросалась на сетку. Но мне больше некому было доверить важное дело — отгонять павианов. Они вызывали у малышки такой ужас, что она непроизвольно испражнялась, слышав их гавканье. Большей частью Уайти невыносимо скучала и, чем несчастнее она себя чувствовала, тем непримиримее относилась к нам. Вскоре она стала фыркать и рычать даже на меня, и успокоить ее удавалось только смесью молока с фарексом. Она так обожала эту смесь, что у нее даже выработалась привычка — вылизывать миску до блеска. А пока она была поглощена этим делом, я гладила ее и старалась с ней подружиться. Уайти сильно отличалась от других сумеречных животных: к закату она успокаивалась — тогда я усаживалась к ней поближе и даже слушала последние известия по радио. Удивительно, что она не реагировала на этот искусственный шум, а ведь молния и гром нагоняли на нее панический страх.

Вдобавок ко всем остальным неприятностям у нее болезненно резались зубы, и я не успевала убирать куски дерева, которые она пережевывала в кашу. Под конец она сделалась совершенно неукротимой, даже миску с молоком вышибала у меня из рук, обливая меня с головы до ног; тогда я решила больше не давать ей ларгактил — мне говорили, что люди иногда тоже становятся агрессивными после длительного употребления снотворного. Немного легче стало, когда я открыла дверь в дополнительный вольер и у нее оказалось больше места для беготни, но, несмотря на это, она с каждым днем делалась все более злобной. С одной стороны, это меня даже радовало, потому что мне не хотелось, чтобы она приручалась и теряла инстинкты дикого зверя, но как было управиться с ней, если она старалась ударить меня лапой или забивалась в самый дальний угол, когда я приносила еду? Глаза Уайти всегда были изумительно красивы, с очень мягким взглядом — теперь же она смотрела на меня с нескрываемой ненавистью, жесткими, убийственно жесткими глазами. Впрочем, за что она должна была меня любить после того, что случилось? Раньше она всего-навсего терпела меня, как друга Пиппы, и знала, что я уже давно добываю для нее пищу. Правда, я продолжала кормить ее, но ведь это я отняла у нее семью и свободу.

Через несколько дней лапа у нее зажила достаточно, чтобы можно было выпустить ее в большой вольер. Когда я открыла дверь, Уайти не вышла из внутренней загородки; только несколько часов спустя она осмелилась бегло осмотреть свои новые владения, но тут же вернулась в знакомую загородку и не выходила из нее до следующего дня, хотя двери были открыты. Уайти вела себя так же, как все дикие животные, которые после поимки не хотят расставаться со своей первой клеткой — единственным знакомым помещением и не торопятся выходить в просторные вольеры зоопарков. Эта типичная реакция вполне понятна, но торговцы дикими животными, чтобы оправдать свое ремесло, заверяют, что животным нравятся тесные клетки!