Григорий Федосеев - Таежные встречи

Я стал рассматривать мелкий водоём, в котором кета покрывала почти всё дно. Часть её, удерживая равновесие, ещё плавала, но большинство проявляло слабые признаки жизни и чуть-чуть шевелилось.

Я видел, как ниже водоёма, где река переливалась между крупных камней, плавало много кеты. У некоторых были повреждены глаза, многие не имели плавников. И почти вся она была покрыта тёмнофиолетовыми пятнами. Рыба пыталась преодолеть течение, пробиться вперёд, но у неё уже не было сил, и короткие плавники плохо служили.

— Странная рыба, — думал я, — в ней почти не было жизни, она потеряла внешний вид, изранилась, а всё-таки лезла и лезла вверх по реке.

Быстро наступающая темнота заставила меня вернуться на бивуак. Большой костёр, шумно рассыпая искры, освещал поляну. Близко у огня сидели люди, у кромки леса паслись олени. Чёрные тени лиственниц уже легли на палатки.

— Хороша тайга, — подумал я, глядя как мои спутники аппетитно утоляли голод. — Хороша и простота её, когда после дневной работы или утомительного перехода, садишься в дружный круг и ешь всё, что приготовит неискусный повар. И кружка чаю, выпитая к концу дня, поистине, кажется божественным напитком.

После ужина, нарушая тишину, гремел посудой повар. Я прилёг к костру и долго писал. Водоём с гибнущей кетой приковал мои мысли, и я невольно вспомнил про жизнь этой рыбы.

Ещё не успеют осенние туманы покрыть берега Охотского побережья, как большие косяки кеты уже подходят к ним и, распрощавшись с морем, устремляются вверх по рекам. Перегоняя друг друга, забыв про корм и отдых, пробивается кета к самому верховью.

И чем выше поднимается она, тем больше препятствий и тем сильнее обессиливает её голод. Вот она уже достигла горной части реки и там, на мелких перекатах, в порогах и шиверах [3] Шивера — быстрое течение по каменистому твёрдому дну. сбивает свои плавники, а густые речные завалы наносят ей раны.

Но она будто не замечает их, не чувствует и с неудержимой силой стремится вперёд, к тем местам, где родилась.

Там кета мечет икру и, сбившись в тихих водоёмах, почти вся гибнет от голода и бессилия. На этом рыбном кладбище, задолго до прихода кеты, птицы-хищники, нарушая тишину тайги, уже дерутся, чуя лёгкую добычу. Туда же проторит тропу и медведь. Ежедневно, поджидая рыбу, он зло ворчит на крикливых птиц.

Рано утром всех нас разбудил холод. Шёл крупными хлопьями снег. Я встал и после завтрака, пока вьючили оленей, пошёл ещё раз посмотреть водоём. Собаки были уже там и, окружив меня, сытыми глазами смотрели на кету, которую я без труда достал из воды. Рыба была тёмного цвета с торчащими вперёд зубами. У неё был повреждён хвост и под передними плавниками виднелись раны. Она не проявляла особенного беспокойства, расставшись с родной стихией, и не билась в руках. Мне захотелось отнести её в реку Керби и пустить в большой водоём, чтобы течение унесло её обратно в море. Но я знал, что инстинкт в ней сильнее смерти.

Я бережно опустил кету в воду. Её подхватила струя и понесла по каменистому руслу вниз.

Когда я возвратился на бивуак, олени уже были готовы двинуться в дальнейший путь. И вскоре мы тронулись. Нам надо было в этот день выйти на Диерский голец.

Тропа то поднимала нас высоко к скалистым горам, то опускала вниз к бурлящему потоку Диера. Спуски и подъёмы были скользки от падающего снега, который, не переставая, шёл с утра. Тайга стала мокрой и неприветливой. Идущие впереди олени то и дело стряхивали с себя мокрый снег. Вытянувшись длинной вереницей промеж еловых зарослей, мы шли медленно и молча. Следом за нами, опустив низко мокрые хвосты, плелись собаки.

Часа в два дня сделали привал. Нужно было обогреться и обсушиться, так как скоро должен был начаться наш подъём на голец, а там нет леса, следовательно, не будет и костра.

Не успели развьючить оленей, как приятным треском вспыхнул костёр. Готовили обед, а на жарких углях выпекали эвенкийские лепёшки. Вдруг недалеко от лагеря залаяла Чирва.

— Рябчик, — подумал я. — Хорошо бы поджарить их несколько штук к горячим лепёшкам.

Как бы угадывая мои мысли, пастух Илья взял ружьё и пошёл на лай. Илья с весны в нашей экспедиции. Он моложе и крепче Демида. Охота и скитания по тайге были для него привычным и любимым делом. Через несколько минут я услышал окрик Ильи на эвенкийском языке, и сейчас же сидевший у костра Демид взял топор, ловким взмахом срубил длинную жердь, привязал к её тонкой вершине приготовленную из ремешка петлю и пошёл на зов. Я не утерпел и поспешил за стариком. У молодой ели усердно лаяла Чирва. Там, невысоко от земли, на сучке сидела серая птица. Но, странно: наш приход не встревожил её; она даже не выразила испуга и тогда, когда Илья поднёс жердь с петлей к её голове, — птица слегка вытянула шею, эвенк накинул петлю и сдёрнул её с ели.

Через несколько секунд я держал её в своих руках, но и теперь у неё не было испуга, будто она не понимала той опасности, какая грозила ей.

Это была каряга, — так называют местные жители каменного рябчика.

— Ну и глупая птица, — сказал я, выпуская её из рук.

— Ево ум есть, только одной капли страха нет. Напрасно отпустил карягу, мясо его шибко сладко, — сказал Демид недовольным тоном.

— Если нет у неё страха, так можно её опять поймать, — оправдывался я.

— Можно-то можно; зачем два раза лови, когда один раз довольно? — отозвался Илья.

Высвободившись из рук, каряга отлетела метров на пятьдесят и снова уселась на дерево. Мы все подошли к ней. Чирва с Залётом уже облаивали её. На этот раз я сам решил испытать этот странный способ ловли каряг и убедиться в отсутствии у неё страха.

Подражая эвенкам, я взял жердь и подошёл к ели. Птица не улетела, она спокойно смотрела на меня и, переступая с ноги на ногу, топталась на сучке. Я поднёс к ней конец жерди, каряга, глубоко втянув голову, продолжала сидеть. Я накинул на неё петлю и, захлестнув ею ноги, снял с сучка.

Снова она оказалась в моих руках, но на сей раз я принёс её в лагерь. Все мы долго рассматривали странную птицу, у которой действительно не было страха. И, освобождённая вторично, она села недалеко на ветку.

— Что за край! — сказал удивлённый Прокопий Днепровский, исходивший на своём веку немало болот и тайгу. — У нас птица человека на выстрел не подпускает, а эта сама в петлю лезет. Вот и рыба — разобьётся вся, уже пропадает, а всё вверх лезет, — продолжал он, обращаясь к старику Демиду.

— Моя русски хорошо говорить не могу, скоро придёт Афанасий, он будет говорить эвенкийскую сказку — зачем кета вверх ходи, зачем каряга не боится… — ответил ему эвенк.