Валерий Янковский - Тигр, олень, женьшень

— Ради бога… — И я опустил ружье.

В этот момент по направлению моей мушки он разглядел зверя и — о ужас! — двинулся вперед…

— Стреляйте! — выдохнул я, совсем обалдев от такого несуразного поведения. Но он так разволновался, что не рисковал бить с руки. Подбежав к одному из дубков, опер на толстую ветку свой маузер и начал целиться. Неплохой стрелок не верил себе…

Я считал, что все безвозвратно потеряно: сейчас кабан прыгнет и растает в зарослях! Но если бывают чудеса, то случилось одно из них: обычно на редкость чуткая свинья даже не шагнула. Только едва заметно повела головой и осталась в той же позе. Очевидно, солнце слепило ее, а ветер относил шум и запахи. И лишь мелькнувшая тень заставила насторожиться.

Мне казалось — швед целится целую вечность, я даже успел подумать: не случилось ли что с ружьем. Но — траххх! — и зверь кинулся вправо, куда стоял головой. В первом же удобном «окне» я поймал его на мушку и «подправил»: он с ходу закопался носом и повалился на бок. Среди деревьев в разных направлениях замелькали темные силуэты. Выбрав на прогалине покрупнее, я свалил другого. Треск, шум, выстрелы, хрюканье — все разом оборвалось. Наступила тишина.

Гость был в восторге: в первой чушке была и его пуля. Я сунул палец в рану и мазнул его по лбу, объяснив, что это — посвящение в кабанятники. Он счастливо улыбнулся и не стирал кровь до вечера.

Подбежал кореец, он, казалось, был довольнее всех. По очереди пинал каждого зверя, приговаривая:

— Ага, попались! Сколько за лето сожрали наших бобов, картошки, кукурузы?!

Мы стянули кабанов рядом. Бергман навел аппарат, я объяснил корейцу — куда смотреть, на что нажать. Он долго искал нас в объективе, слушал команды, но умудрился удачно заснять всю группу, хотя фотографировал впервые в жизни. Этот снимок навсегда запечатлел нашу охоту в книге Бергмана о Корее: два кабана, он в маскхалате и я в охотничьих доспехах из самодельной замши дикой косули.

Дня через три мы сделали очень большой круг по горам, издали видели огромного кабана, но подойти к нему не удалось. Перед закатом я взял молодого секача, однако слишком молодого для музея. Ночь застала далеко от дома, но, к счастью, полная луна позволила благополучно выбраться на лесовозную дорогу. Выйдя на нее, я свистнул своим попутчикам. Они брели тяжело, попросились присесть и отдохнуть. Я, стоя, служил переводчиком в их беседе. Швед глянул на меня с завистью:

— Мне кажется, вы чувствуете себя как на воскресной прогулке. И если б сейчас снова начало всходить солнце, наверное, легко могли бы преодолеть обратный путь!? Вот что значит образ жизни и тренировка.

Пожалуй, он был прав.

В Симподон добрались чуть не к полуночи. Ученый сильно устал и утром остался препарировать добытых птиц, делать записи. Мы с братом, как обычно, пошли поодиночке. В этот день высоко в горах я нашел желанный след. Шел недолго, но очень осторожно и поднял хозяина с лежки. Он рюхнул и вскочил, черный и мощный, как носорог. Остановился, стал прислушиваться. Даже издали я отчетливо разглядел его крупные белые клыки. Сраженный насмерть, секач скатился в глубокий овраг, к сожалению повредив о камень один «бивень».

На следующий день его вывезли на базу. То был отличный экземпляр матерого северокорейского кабана, и Бергман попросил уступить его целиком: череп, шкуру, весь скелет. Этот великолепный экспонат украсил собой коллекцию Стокгольмского национального музея.

Приближалось католическое Рождество, наша совместная охота подходила к концу. Ученый считал обязательным встретить праздник на базе, со своими сотрудниками. А на Новый год планировал съездить в Токио, чтобы поздравить жену и детей по телефону, связывающему прямым проводом обе столицы.

В свой последний выход мы долго карабкались на густо поросшую дубом и сосной скалистую, высоченную сопку Кабарга, почти отвесно нависшую над узкой долиной Симподона. Потом прошли хребтом далеко на северо-восток, но, ничего не обнаружив, расположились на привал. Разгребли снег, разложили жаркий костер. Уселись на поваленном стволе старого дуба, разогрели обед, натаяли в котелке снег, заварили чай. Вспомнив о приближающемся Рождестве, Стен сказал, что в этот вечер в Швеции принято иметь на столе поросенка. И вздохнул: ни одного поросенка нам взять не довелось. Спросил, едем ли мы на праздник домой?

— Нет, наш сочельник шестого января, к этому дню и прибудем, а Новый год решили встречать в тайге.

Он с сожалением покачал головой. Потом поднялся, оглядел уходящее в дымку море горных хребтов, обернулся:

— Да, нелегкая у вас работа, тяжелая и опасная. Но, знаете, я уверен — тысячи молодых шведов с радостью сменили бы свою комфортабельную городскую профессию на эту фантастическую романтику!..

Чтобы попасть в сумерках на тропу, нужно было преодолеть еще одну возвышенность. День шел к концу, было обидно, что он не принес результатов. Взобравшись на пик, я вынул бинокль. Великое дело — уметь правильно пользоваться этим достижением оптики, особенно в горах! Одним мановением этот кудесник подносит к глазам весь окружающий мир: склоны ближних и дальних гор со всеми недосягаемыми для невооруженного глаза тайнами… И чаще других на большом расстоянии выдает кабанов.

Распахивая в поисках желудей носами снег, они оставляют на белой поверхности причудливую, вытканную опавшими листьями вязь. Такие полосы и пятна видны в бинокль на километры и сразу заостряют внимание опытного охотника.

Я заметил этот табун километра за два. На таком расстоянии кабаны казались муравьями, копошащимися на облитом глазурью пасхальном куличе.

«Валерий позвал меня, — вспоминает Бергман в своей книге о Корее, — и я имел удовольствие наблюдать в бинокль стадо из семнадцати голов диких кабанов всех размеров, откапывающих желуди… Когда сквозь стекла мы разглядывали свиней на расстоянии еще около мили, Валерий произнес: „Надеюсь, ваш рождественский поросенок пасется среди них…“».

Начинало темнеть, нужно было торопиться. Мы обошли табун с двух сторон, но не совсем удачно: лишь один годовичок набежал на меня в сгущающихся сумерках. Однако основная цель оказалась достигнутой, через несколько дней этот поросенок украсил праздничный стол скандинавов.

А ночь мы провели в маленькой фанзушке, на счастье в полной темноте обнаруженной по лаю собачонки на дне глубокого распадка. Луна в эти дни вставала уже поздно.

«Это был великолепный отдых, — сообщает мой спутник в той же главе, — мы поужинали, а потом пили одну чашку чая за другой… При свете крохотной, впервые в жизни виденной мною лампочки, расходующей всего одну бутылку керосина за круглую зиму, старик хозяин рассказывал нам увлекательные истории о Четырехглазом Янковском — деде Валерия. Хозяин знал его в молодости, когда жил в России. Он описывал нам борьбу Нэнуни с маньчжурскими бандитами и тиграми, защиту первых корейских поселенцев, прозвавших его Четырехглазым за необыкновенно меткую стрельбу. Дед Янковских до сих пор живет в воспоминаниях старшего поколения корейцев».