Владислав Акимов - Вне закона

На наезженной санной дорожке аккуратными дырочками от когтистых лап тянутся звериные следы. Долго и неотступно бредут они вслед убегающей от них дороге. Это следы матерой волчицы и молодого волка. Нескончаемо долги их пути в эту пору. Поэтому в народе и сказано: «Волка ноги кормят».

С тех пор как погибла молодая волчица, матерой и Лобастому добывать пищу стало, много трудней. Только раз они рискнули отбить у лосиной семьи теленка, да и то чуть не поплатились за свою наглость жизнью Лобастого.

Пришлось заняться мелким разбоем.

Этот период жизни с умудренной опытом матерью стал для Лобастого настоящей школой звериного мастерства.

Матерая привела сына в места, богатые всякой лесной живностью. По ложкам да заросшим молодой порослью лесосекам много было зайчишек. В заболоченных березняках немало тетерева, а в хвойном лесу да по ольховым ложкам — глухаря и рябчика.

У волков настала хотя и трудная, но относительно спокойная жизнь. Главное — не было больше пугающих встреч с человеком. Однако тут надо оговориться: далеко не все люди внушали Лобастому и его матери чувство страха.

На тех, которые, закутавшись в тулупчики, мирно почмокивали из саней на трусившую по дороге лохматую лошаденку, волки посматривали с абсолютным спокойствием. Они даже не особенно пытались скрыть свое присутствие. Но если сани догоняла какая-нибудь кудлатая ротозейка из деревенских дворняг, волки тотчас прятались. В этих случаях Лобастый научился действовать нагло и непромедлительно. Не обращая внимания на дикие крики возницы, он единым духом настигал обезумевшую от страха собачонку.

Однако такие случаи выдавались не часто. Редко посещали волки и населенные пункты. Лишь иногда глухой ночью обходили спящие деревеньки. Иной раз в таком походе удавалось перехватить бродячую собачонку, но чаще эти экскурсии не давали никаких результатов.

Мать научила Лобастого искусству скрадывания пернатой дичи. Прежде всего он научился распознавать, где и когда следовало искать спящих тетеревов.

Углядев тетеревиную стаю, расположившуюся на вечерней кормежке по березняку, волки усаживались где-нибудь в отдалении и терпеливо ждали.

Тетерева кормились, перелетали с места на место, иногда ворчливо кукеркали. Не видимые ими звери, казалось, с полным безразличием поглядывали в сторону суетящихся птиц.

Но вот наползали сумерки, тетерева один за другим срывались с деревьев, стремительно падали и исчезали под снегом поляны. Вытянув шеи и навострив уши, волки теперь зорко и внимательно следили за каждым таким падением.

Поляна пустела, а волки все еще не покидали своего укрытия. Они терпеливо ждали, когда вместе с угомонившимися тетеревами уснет и их бдительность. И только тогда, подобно наползавшей на землю ночной темноте, к поляне медленно и сторожко устремлялись две серые тени.

Решающий момент охоты всегда был стремителен и краток. Обычно волки в одновременном броске накрывали каждый по тетереву, а иногда расторопная и опытная волчица ухитрялась в поднявшемся птичьем переполохе прихватить и второго.

Но больше всего Лобастому нравилась охота на зайцев. Она, кстати, в этих местах была самой добычливой. В этой охоте Лобастый, как правило, исполнял роль загонщика, но и эта задача требовала от зверя немало находчивости, остроты чутья и терпения. Прихватив свежий след или подняв зайца с лежки, Лобастый устремлялся в погоню. Волчица тяжелыми прыжками некоторое время шла стороной, потом исчезала. Она хорошо знала, когда нужно было идти на перехват косого.

Шло время. Но вот однажды в однообразные волчьи будни, в которые успел крепко вжиться Лобастый, впуталось событие, которое разом перевернуло все привычное.

Стояли дни нежданной январской оттепели. Маленькая волчья семья возвращалась к дневке. Раннее утро не принесло похолодания, и на отмягшей дороге от лап оставался четкий след. Не доходя до знакомого перекрестка, шедшая впереди волчица вдруг остановилась. Она некоторое время жадно принюхивалась, потом побежала к перекрестку и, опустив голову, стала внимательно изучать следы. Лобастый уловил незнакомый запах чужого волка. Охваченный неясным волнением, он подбежал к матери.

Волчица была сильно возбуждена. Она несколько раз прошла взад и вперед по волчьему следу, потом уселась, высоко вздернула голову и завыла. Почти тотчас с соседнего холма раздался короткий басовитый голос матерого зверя. Волчица продолжала сидеть и, навострив уши, внимательно вглядывалась в белесую даль дороги.

Светло-серый матерый бежал крупной, размашистой рысью. В предутренних сумерках он сначала казался расплывчатым, неясным пятном. По мере того как волк приближался, все яснее и контрастнее выступали его мощные, крупные формы.

Глядя на непрошеного гостя, Лобастый решительно не знал, что ему делать. На всякий случай он вздыбил загривок и принял угрожающую позу.

Матерый, не обращая внимания на Лобастого, подошел к волчице. Большой и собранный, он остановился рядом и сейчас же, по-хозяйски, обследовал все ее волчьи достоинства.

С этого дня в жизни Лобастого все пошло кувырком.

Матерый больше не покидал волчицу. Сначала, правда, все трое предприняли несколько совместных охот и честно делили трапезу. Но Лобастый все больше и больше чувствовал отчуждение матери. И когда однажды был изгнан старшими, то принял свое изгнание безропотно.

Вот когда ему пригодилась школа и навыки, полученные от матери. Он по-прежнему оставался в районе обжитых дневок. Охотиться в одиночку было много трудней. Ему стало знакомо постоянное изнуряющее чувство голода.

Иногда Лобастый незримо чувствовал близость матерых, но приближаться к ним не решался. Сошлись они снова, когда днями сильно стало пригревать солнце, а к ночи можно было легко ходить по твердому насту. Матерые приняли его просто, без излишних эмоций, как будто и не было никакой размолвки.

Повинуясь старой привычке, Лобастый покорно затрусил вслед за взрослыми. Новая семья шла всю ночь и на рассвете остановилась на дневку у большой реки, точно в том месте, где проходил Лобастый полгода назад. Тогда, покидая родные края, он расставался со своим детством. Теперь возвращался взрослым и взматеревшим зверем.

Ничего похожего на жизнь Лобастого в биографии его бусого братца, пожалуй, и не было. Тут все шло наоборот. Если Лобастый боялся людей и привык видеть в них врагов, то Гай обожал людское общество. Когда Лобастый голодал и с риском для жизни добывал себе пропитание, Гай в точно установленные человеком часы ложился перед кормушкой. Когда в лихое ненастье Лобастый долгими часами лежал под пихтой с засунутым под основание хвоста носом и ощущал своим боком падение тяжелых, надоедливых капель, Гай, не изменяя волчьей повадке, свертывался калачом и сквозь сладкую дрему вслушивался в мерную стукотню дождя по тесовой крыше своего жилища.