Евгений Рудашевский - Здравствуй, брат мой Бзоу

Каждый знал, когда ему нужно выйти, куда идти. Кагуа направили бабу Тину, Валеру и Амзу.

Ночная присяга не требовала заявлений или действий, но юноша волновался. На три года военной службы ему придётся забыть священную рощу. Прежде, когда ходили другие — Даут или Хибла, Амза радовался рассказам, чувствовал присягу своей, потому что соблюдал должное: на следующий день не ругался, не злился и вообще дурных мыслей себе не дозволял. В армии ему никто не передаст слов жреца, случившихся разговоров; да и поганых слов там, наверняка, не избежать.

Чтобы Бася не преследовал уходящих, пришлось запереть его в душевой. Пёс не понял такого обращения, отчего лаял, скулил и скрёбся в дверь. Даут приготовил ему миску варёной рыбы и картошку — потом извиниться за вынужденную неволю.

Валера, Амза и баба Тина вышли, когда солнце погасло за Пицундой. Дорога была пустой. Слышались голоса в грузинских домах. В кустах тёрлась о траву кошка; возле изгороди брела корова. Машин не было.

Вскоре слева и справа подступили прочие абхазы; приветствовав друг друга, они шли вместе, но заботились о промежутках в движении — чтобы не казалось это шествием. Поглядывали в грузинские дворы.

Показался многовековой тис. Кряжистый иссушённый ствол дерева сейчас представлялся жилистым горлом старика, из которого вместо головы расходился десяток ветвей — изогнутых, покрытых дряхлой, местами исчерневшей корой.

— Из тиса получается хорошая посуда, — с особым прищуром улыбнулась баба Тина.

— Правда? — спросил Амза.

— У-у! На высшем уровне! Только из неё кормят тех, кому задолжал…

Валера рассмеялся.

Деревья и кусты густели.

В лесу было темно; звёзды и луна не освещали путь, поэтому идти приходилось медленно — ногой выискивать возможные корни. Но впереди уже были заметны отблески костров.

Дубовая роща. В час ночи жрец начал церемонию. Людей было много. Здесь собрались не только жители Лдзаа, но также женщины, мужчины соседствующих сёл. Перетоптывались быки.

Во мраке, искажённом огнями, была тайна. Меж старых дубов долгому взору открывали себя духи прежних лет. Когда-то здесь собирались деды сегодняшних стариков. Слова их были такими же, чувства — схожими. От мысли этой становилось тесно. Амза подумал, что сейчас не решился бы один возвращаться домой. В темноте ожило губительное и непокорное — то, что пугало древних нартов, живших и плодившихся на этой земле. Могучие наследники Колхиды становились на колени, молили богов, которых не знали, духов, которых не видели, о спасении, о благой судьбе.

Жрец, хранитель обители священной Анан Лдзаа-ных, в дни простые был крестьянином, как и его друзья; ел рыбу, смеялся грубым шуткам; теперь он обращался к непостижному началу бытия. Жаркие костры освещали лица; широкий лес густел над спинами.

Амза следил за всеми движениями, запоминал каждый голос.

В свете огня пропал прочий мир; небо — низкое и серое; деревья — угольные и, кажется, ненастоящие. Всюду злые шорохи. Быть может, сюда спустились звери и теперь ждали лучшего мгновения, чтобы напасть. В кустах угадывалась поступь медведя; камень чудился притаившимся волком, а быстрая тень — перебегающим шакалом.

Закончив говорить с людьми, жрец обратился к быкам. Грубым движением перерезал им горло. Тяжёлая туша неуклюже расслаблялась на земле. Показал свои окровавленные руки. Мужчины, подняв ножи, занялись разделкой. Гочуа ровняли столы в одну полосу — до того длинную, что она пересекла почти всю прогалину.

Вымыв руки, все устроились на скамейках и тихим слогом подняли привычный гул. Амза улыбнулся, заметиа, что баба Тина успела пожаловаться соседям о взрыхлённой вчера капусте. Костры стреляли смоляными сгустками; с бычьих боков стекал сок — падая на угли, шипел, взвивал тёмный дым. Пахло до того сытно, что многие между слов вынуждены были чаще сглатывать слюну.

Получасом позже мясо было готовым. К нему, по обычаю, не добавили ни специй, ни соли.

— Ну… садимся с миром, — сказал жрец.

Голос его был громким, однако слова не звучали на другом конце стола — их передали.

Жрец начал молитву. Собравшиеся обратились к востоку. Стихли переговоры. В окончании молитвы дозволялось есть. Гочуа разносили корзины с мясом и мамалыгой — их выкладывали на стол; ни тарелок, ни вилок. Пищу брали руками. Вытирались — травой.

Вино пили из малых стаканов. Одно из правил — уйти с присяги нужно в сознании.

За едой говорили, смеялись. Так как стол был большим, единой темы для всех не было; каждая группа обсуждала что-то своё. Некоторые пели; играть на инструментах запрещалось.

Говор стихал только для тоста. Жрец вставал со стаканом вина. Старик знал, что с дальней стороны его не слышат, но кричать не хотел. Многие помнили порядок каждого тоста, а потому сами знали, за что или за кого пьют. Так, для начала вино предложили за Бога. Потом за жрецов. Далее — за Гочуа, которые помогли собрать деньги, купить быков, подготовить столы, скамейки, костровища. Затем избрали организаторов следующего причастия; нынче, к удивлению многих, выбрали Адлейба; пили за них. Следующий тост — за старейшин. Так — двенадцать тостов, и для каждого нужно было выпить всё, налитое в стакан.

Жрец молил богов о благе для всех, кто пришёл на сегодняшнюю присягу, для их родственников и для прочих абхазов. Кроме того, он просил о благоразумии; призывал быть верным своей земле, желать и творить только мир:

— Пусть война будет у чужих. У тьмы. Это её дело. Наше дело, — жрец вскинул руку указательным пальцем, — наше дело — мир! Жить и радоваться! Рожать и воспитывать. Принимать гостей и омывать им ноги! Так было велено, так мы будем делать!

Среди прочих Амза разглядел тут Феликса Цугбу; Ахру, Батала и Айнач Абиджей; Хавиду, её сына Заура Чкадуа; Турана, Марину. Когда люди встали, чтобы утишить растревоженные мясом и вином животы, Амза пересел к Зауру; юноши говорили мало, но им было приятно сидеть рядом, так было спокойнее.

С каждым стаканом ночь становилась темнее. Казалось, что люди ютятся в малом светлом шарике; едва погаснут костры, ночь сожмёт их слабые тела. Земля была холодной; трава шепталась ветром; птицы волновали листву. Пахло едой, вином.

Уходя, каждый обещал, что забудет на день о грубости, что не допустит в дом ссору, что во всём поможет соседу.

Амза понуро шёл по мрачной тропе; высматривал по сторонам всякое движение. Боялся, что магическим знаком все исчезнут, и он останется один…

— Вы хоть заметили, что Джантымов не было? — спросила Хибла вернувшихся с присяги Валеру и бабу Тину.

— Нет… Их не было? — удивился Валера. — Почему?

— Ахарцвы [10] Ахарцвыдзюа — напиток из кислого молока. налить?