Владимир Дуров - Пернатые артисты

преобразование инстинкта животных (например, кошка живет в дружбе с крысой, крыса — с мышью, волк — с козлом, лисица — с петухом и т. д.); открытие новых способностей у человекоподобных (у обезьяны шимпанзе). В. Л., воспитывая свою обезьяну Мимуса как человека, открыл в ней способности к пантомиме и разговорной речи, а также и к рисованию. Мимус научился рисовать нолики и говорить четыре слова: «папа», «деда», «по» (попугай) и «пыть-пыть» (не надо); он научился различать смысл картин и рисунков: целовал обезьянку на картине, изображающей плачущего шарманщика и воющую собаку, приближающуюся к трупу обезьянки. На собаку он плевал.

В. Л. принадлежит целый ряд изобретений, облегчающих так называемое применение живой силы пользу человека. Некоторые из этих применений могут сыграть в будущем некоторую роль в войне: морские львы могут спасать утопающих, ловить рыбу, срезывать мины, стоящие на мертвых якорях, служить подводной почтой, взрывать корабли и т. п., орлы — снижать неприятельские аэропланы; собаки — уничтожать проволочные заграждения.

Главным из своих научных успехов В. И. Дуров считает открытие нового закона, благодаря которому человек может заставить животных по заранее определенному плану переживать по его воле всевозможные желания и чувства; например, В. Л. Дуров заранее, по установленной им программе, заставляет животных производить различные действия. По его желанию крысы почесываются, умываются, потягиваются, зевают, выражают желание играть и т. д. Все это достигается путем внушения.

Работы Дурова продолжаются сейчас; совместно с профессорами производятся все новые и новые опыты и достигаются новые успехи.

Все привыкли при виде попугая ждать от него человеческой речи, и ни одна из птиц, действительно, не способна так хорошо произносить человеческие слова, как попугай.

В Москве, на Старой Божедомке, я устроил уголок, где живут мои животные, где я произвожу над ними мои научные наблюдения и где находится кладбище моих бывших питомцев — зоологический музей, наполненный их чучелами.

У меня в приемной стоит большая клетка с зеленым попугаем. Он живет у меня довольно давно, великолепно подражая голосу человека. По целым часам Попочка, как мы его называем, болтает, говорит много разных слов. Стоит только кому-нибудь сесть за рояль, и Попочка с поразительной верностью подхватывает мелодию.

Пение Попочки заставило меня обратить на него серьезное внимание.

Остановившись перед клеткой, я смотрел на красивую птицу, которая мерно раскачивалась и, в такт музыке помахивая хвостом и крыльями, точно танцовала. Ее движения строго согласовались с ритмом музыки.

Очень часто я наблюдал эти движения под звуки рояля или похожего на виолончель инструмента моего изобретения. Случалось, что Попочка двигался и под свое, «попугайное» пение. Он, как серьезный музыкант, никогда не сфальшивит; но, вслушиваясь в его пение, я заметил в нем и другое: в знакомый мотив он вносит что-то новое, он поет как бы что-то сочиняя свое, переделывая по-своему мелодию: то забежит вперед и берет правильно последующие ноты, — всегда в тон, то в том же тоне, в каком слышит аккорд, он берет низкую или высокую ноту, подражая человеку и никогда не фальшивя.

Я пробовал сбивать попугая переменой мотива и такта, переменой тона, но он всегда попадал на правильную ноту, Его пение всегда было интересно и разнообразно. Расфантазировавшись, Попочка прищелкивал языком, то наподобие кастаньет, то свистел, как флейта; голос его вдруг делался звонким, а потом заливался трелью, как соловей. Во время пения он в такт раскачивался. Тогда можно было наблюдать у Попки сокращение зрачков, точно собственное пение доставляло ему удовольствие. При высоких нотах зрачки суживались и расширялись, отражая переживания попугая. В этом отношении птицы очень походили на человека, когда он наслаждается музыкой.

Зато когда Попочка сердился, его красивый голос делался неприятным, слишком громким, скрипучим. Получался какой-то однотонный крик, перья нахохливались, а туловище и голова начинали угрожающе двигаться. Белый какаду при этом всегда поднимает хохол.

Жако, мой серый попугай, говорит не особенно много, но он интересен другим: никто так не умеет подражать разнообразным звукам, как он.

Раз, сидя спиною к клетке, я неожиданно услышал звон разбитого стакана. Кто это уронил за моей спиной посуду? Я обернулся, но никого не увидел. Жако сидел с самым невинным видом. Вдруг снова из клетки раздался тот же звенящий, тонкий и нежный звук: дзинь!.. А в следующую минуту я уже ясно услышал визг распиливаемого железа. Это Жако вспомнил о работах на постройке дома и воспроизвел звук пилы.

Стоит мне только произнести вслух: «Марс, Марс, поди сюда!» — как Жако начинает свистать, подражая человеческому свисту при зове собак, хотя я сам не свищу, а произношу лишь слово «Марс».

Жако знает меня хорошо и очень любит. Я слышу из соседней комнаты призывный свист и иду к клетке. Птица навстречу мне тянется всем своим телом: вытягивает шею и кивает мне головою, как человек. Я подхожу ближе, останавливаюсь недалеко от клетки и жду дальнейшего призыва. Жако повторяет свист; я приближаюсь еще и протягиваю ему указательный палец.

Попугай тянется ко мне, захватывает своей цепкой лапкой палец и притягивает его к себе при некотором сопротивлении с моей стороны. Не выпуская из лапы пальца, он тянет его к себе, втягивая шею и голову. Я не противлюсь. Тогда он влезает на мою руку. Рука моя с Жако у самого лица. Попугай с нежностью перебирает волосы на моих усах, затем начинает свое токование: черные зрачки его на желтом фоне белков едва заметно для глаз сокращаются, и чем сильнее он токует, тем яснее заметно движение зрачков; наконец они суживаются совершенно, до едва уловимой точки.

Жако прекрасно подражает разным звукам, и у него отличная память. Слыша откупоривание бутылки, он воспроизводит своим голосом булькание, но всего лучше он мяукает по-кошачьему. Я знаю, что он не слышал голоса кошки уже несколько лет, и вдруг однажды замяукал, да так естественно, что я невольно заглянул под стол, ища забревшую ко мне в приемную кошку.

Нрав у Жако иной, чем у зеленого попугая. Если у него в жестянке уже съедены подсолнухи и осталась одна шелуха, он берет клювом за край жестянки и нетерпеливо начинает возить ее по клетке и стучать ею об пол до тех пор, пока не добьется свежего корма.

Попочка не требует пищи так настойчиво.

Читать дальше