Джон Кац - Год собаки

Так и случалось. Как бы ни был силен прибой, как бы ни бушевали волны, лабрадоры бесстрашно бросались в воду, чтобы принести своему господину и повелителю брошенный мяч, или палку, или какую-нибудь деревяшку, плавающую в воде. Затем плыли обратно с добычей в зубах, величественно выходили на берег, отряхивались, обдавая все вокруг облаком соленых брызг, клали добычу у ног хозяина и преданно ожидали продолжения игры.

Я смотрел на них с уважением. Многие поколения заводчиков старательно выводили этих собак, оттачивая их инстинкты, добиваясь абсолютной верности и бесстрашия.

Джулиус и Стенли тоже не сводили с них глаз, завороженные этими величественными созданиями. Поначалу я надеялся, что это зрелище пробудит в них спящие инстинкты. Ничего подобного! Мои псы наслаждались представлением, словно зрители в цирке, им и в голову не приходило самим выйти на арену!

Я не уставал любоваться водоплавающими лабрадорами — их мощью, сосредоточенностью, изяществом, с которым они выполняли свою задачу, их глубокой и очевидной связью с хозяевами. Ни встречный ветер, ни сильный прибой их не пугали: снова и снова они разрезали грудью волны, возвращались с добычей и пускались обратно в плавание, и казалось, что это может продолжаться вечно.

Хозяева смотрели на них с радостью и гордостью. В самом деле, приятно чувствовать, что твой пес — не просто домашний любимец, но честь и слава своей породы, живое напоминание о тех временах, когда от отношений человека и собаки часто зависело не только благополучие всей семьи, но и сама жизнь.

Как хотелось бы и мне бросать в море мячик или палку — и смотреть, как мчится за ними суровый и мощный лабрадор! Но день за днем, лето за летом мы с женой и дочерью, Джулиусом и Стенли оставались лишь зрителями.

Однажды, еще почти щенком, Джулиус попробовал войти в море. Осторожно, словно старушка на пляже в Майами, попробовал воду лапой и тут же отскочил — холодно, да еще и волны!

Чего я только не придумывал, чтобы заманить Джулиуса в воду, каких игрушек для него не покупал — и вспоминать не хочется. А он только вилял хвостом и грустно на меня смотрел. Случалось, я даже сам плавал за игрушкой или мячиком, надеясь, что он начнет мне подражать. «Какая хорошая собачка!» — восклицала, заливаясь смехом, дочь; в то время она начала подвергать сомнению родительский авторитет. Но и это не помогало. Самое большее, на что изредка соглашался Джулиус, так это на то, чтобы намочить в воде лапы, да и то на его морде яснее ясного читалось, что он делает это только ради меня.

Кроме того, ему это просто неинтересно. Джулиус не гоняется за мячом. Да и вообще играть не любит. И что с того? Я люблю его таким, какой он есть. Много ли вы знаете собак, способных лежать у ног хозяина три-четыре часа, пока он стучит на компьютере?

Стенли не столь безнадежен: он любит погонять мяч, да и от плавания не отказывается. Но — только в бассейне. Или в пруду, или в озере. Главное, чтобы не было волн. Он охотно входит в полосу прибоя, но при встрече с первой же волной разворачивается, бежит обратно на берег и с чувством исполненного долга засыпает. Пусть вокруг ныряют и резвятся хоть целые стаи водоплавающих лабрадоров — на здоровье. Но ему-то что за дело до старинных лабрадорских традиций?

При этом вид у обоих наших ребят просто царственный. Случайные зрители уверены, что они отдыхают в перерыве между заплывами. Не раз прохожие хвалили моих псов за выдержку: какие молодцы, смирно сидят на бережку и в воду не прыгают, несмотря на все искушения! Спасибо, отвечаю я. Да, они у меня очень дисциплинированные.

Они сидят, и я тоже сижу. Читаю что-нибудь, любуюсь морем. Опустив руку — правую или левую, — чувствую под пальцами кудлатую собачью шерсть, и теплый собачий язык лижет мою ладонь. Джулиус и Стенли задумчиво наблюдают за тем, как носятся по берегу и прыгают в море их собратья. Времена меняются, и моим псам уже нет нужды бегать и прыгать, как их предкам. Они у меня — интеллектуалы, мыслители и мечтатели, и размышления о состоянии вселенной интересуют их больше любых палок и мячей.

Несколько недель мне не давали покоя размышления о том, что привнесет в нашу тесную компанию третий пес. Все, с кем я разговаривал — жена, соседи, заводчики, — считали, что ничего хорошего из моей затеи не выйдет. Две собаки — пара, три — уже стая. А в стае неизбежно соперничество и выяснение отношений.

У Джулиуса со вторым лабрадором проблем не было — скорее всего, потому, что у Джулиуса вообще не было проблем никогда и ни с кем. Стенли был более «крутым»: от него можно было ожидать, что он станет защищать свое место в иерархии. Других собак он не задирал, но и особой любви к ним не испытывал, проявляя привязанность только к Джулиусу, да еще к своей сестре Салли, жившей в двух кварталах от нас.

Но в любви к людям оба они не знали себе равных. Джулиус стал для меня настоящим другом; его верность и постоянство — якорем в моей беспокойной и переменчивой жизни. Всякий раз, глядя на него, я улыбался.

Стенли — не столько задушевный друг, сколько товарищ по играм. С ним мы боролись, играли в перетягивание каната. Со временем он полюбил гоняться за мячом, в том числе и по соседским лужайкам, но надо сказать, что наши соседи относились к нему удивительно терпимо.

Другие собаки относились к ним с уважением и редко их задирали. Если же такое случалось, мои псы явно удивлялись — и отступали, не желая ввязываться в ссору. Когда к ним подходил ребенок — даже совсем маленький, — псы садились, виляя хвостом, охотно позволяли себя гладить и чесать за ухом и сами в свою очередь лизали своего маленького приятеля. В теплую и ясную погоду наши прогулки растягивались надолго: взрослые и дети выходили из домов, чтобы поздороваться, погладить собак, угостить их чем-нибудь вкусненьким, пройтись немного вместе с нами. Почтальон и водители мусоровозов стали нашими лучшими друзьями.

Порой я задумывался о том, откуда у моих псин такое необыкновенное миролюбие. Что это — мудрость или туповатость? Как бы там ни было, ни разу за всю свою жизнь ни единому живому существу они не причинили — и даже не попытались причинить — ни малейшего вреда.

Зачем же разбивать эту чудесную пару, вводя в нее овчара-невротика с переизбытком энергии и заниженной самооценкой? Зачем этот странный пес летел ко мне из Техаса, когда у меня уже есть две чудесные псины, которых я люблю всей душой и с которыми отлично уживаюсь? Зачем нам «приемыш» — трудный, порывистый, непостоянный? Все было так хорошо, зачем же все портить?

Мне частенько случалось действовать, не подумав. Так я не раз менял работу, так купил хижину-развалюху в глуши на севере штата. «Порывистый и непостоянный» — это ведь не столько про Девона, сколько про меня.