Василий Юровских - Три жизни

Долговязый аж взвыл, а Пайвин заерзал в седле. «Соглашайтесь, соглашайтесь, Михаил Борисович! На самом деле, чего стоит?» Но перевел взгляд на бутылку коньяка и смекнул: «Э-э, нет, правильно поступает Михаил Борисович! Ишь, одним пузырем хотят отделаться. Нет, граждане, Михаил Борисович дороже стоит!»

Когда снаружи оставались только красные плавки и короткие волосатые ноги, долговязый рывком сунулся в машину и звякнул о первую двумя такими же бутылками. Плавки задержались ненадолго и… попятились из палатки. Михаил Борисович лениво распрямился и раздраженно обернулся:

— Боже мой! Ну куда мне от вас испариться? Один раз в жизни собрался отдохнуть дома, а не на юге, и… не дают. Хоть жалуйся на вас.

— Михаил Борисович, ну сжальтесь! Сущий пустяк, а техника стоит, уборка же на носу, — завел долговязый.

— Только в порядке исключения, только исключительно из уважения! — поднял пухлую ладонь Михаил Борисович, спускаясь к резиновой лодке.

«Во артист! — восхитился Пайвин. — Как сыграл, как!»

Михаил Борисович подержал бумажку на расстоянии, не замечая протянутую долговязым авторучку и толстую книжку, для чего-то уставился в небо. А клиент сучил от нетерпения ногами и ждал. Наконец, волосатый живот колыхнулся от вздоха, и директор, положив бумагу на книжку, размашисто черкнул в левом уголке.

Долговязый мигом упрятал бумагу в нагрудный карман и засуетился, упаковывая в капроновую сетку бутылки и какие-то свертки. Суетился и сыпал благодарности в адрес своего спасителя, извинялся за беспокойство.

Машина ушла, и Михаил Борисович махнул сеткой Пайвину. Александр соскочил на землю, отпустил Серка и побежал к нему.

— Вас переправить, Михаил Борисович?

— Только вместе! — подавая сетку, шагнул в лодку директор.

А там поехали вторые, третьи, четвертые… И пошли гулянки на дармовщинку, а потому Пайвин уже без стеснения опрокидывал пластмассовый стаканчик, прихватывал недопитую бутылку для Симы. Развеселая жизнь началась, если бы не один случай…

Подходяще тогда испили они с Михаилом Борисовичем. Да и не коньяку или водки, а спирту. С него и одурел Пайвин, обалдел. И директора из равновесия вышибло, потянуло на какие-то странные разговоры.

— Ты, Сашка, нравишься мне. Ты не то, что твой напарник. Тот мужик, глупый мужик и робот. А в мужике, как заметил умный человек, сидит кулак, собственник. Вот почему я мужиков не… не… — Язык Михаила Борисовича заплетался, не подчинялся ему, однако Пайвин догадался, какое слово искал тот для мужика.

Какая-то светлая трезвая полоска прояснила мозги, и Александр отчетливо вспомнил отца-тракториста, сгоревшего на войне в танке; односельчан своих, понькинских мужиков; и себя, деревенского парня, пока еще не подавшегося в город искать легкой и богатой жизни. Да и в городе на заводах и стройках работали те же мужики и парни из деревень.

— Стал быть, мужика надо ненавидеть? — поднялся вперед Пайвин. — Стал быть, мужик кулак?

— Молодец, догадлив! — закивал Михаил Борисович.

— А этого хошь по рылу! — выкрикнул Александр и без размаха, но крепко и сильно ударил в мясистое лицо «шефа». — На, падла, за кулака!

В темноте, за освещенной костром чертой шмякнулось упитанное тело Михаила Борисовича, и снова Пайвин протрезвел. Ша, надо смываться, задавит его тот боров, тушей задавит. Зарядкой, курва, занимается…

Александр проплыл на лодке до середины реки, когда донеслись до него ругательства и угрозы:

— Ах ты, шпана запойная! Да я ж тебя, гнида, сгною в тюрьме, ты ж у меня загремишь! Я сделаю тебе небо в клеточку!

Пайвина трясло, как в лихоманке, но он понял вдруг, что бояться нечего. Он на лодке, а тот в одежде не бросится за ним. Александр почувствовал тяжесть в нагрудном кармане пиджака и засмеялся: когда и как он успел ухватить склянку со спиртом? Глотнем-ка для успокоя нервов…»

Спирт сухо опалил губы и нутро, и Пайвин поспешно плеснул в рот речной воды — теплая, а все же закуска. Подождал немного и уже спокойно-насмешливо крикнул:

— Не шуми-ка, Робинзон, и не стращай Пайвина тюрягой. Видал я эдаких знаешь где? Ночь и река не свидетели. А ежели и докажешь — пятнадцать суток дадут по месту работы. Не больше. Я же тебя, падла, засажу прочно. За взятки засажу. Понял? Так-то вот… А пока ауфвидерзеен! И не вздумай у избушки показаться — пришью. Мужику нечего терять, понял?

Пайвин забулькал веслами и заорал частушку:

Он больше не завидовал Михаилу Борисовичу и не сожалел, что лопнула его мечта — устроиться к нему на базу. И не слушал, как умолял его вернуться тот, перед кем Пайвин угодничал чуть не целый месяц, в ком видел ум, силу и богатство…

С утра Пайвин нарочно пас гурт напротив палатки. Спирт бродил в нем, и решительность не покидала Александра, пусть только покажется волосатая морда!

Около полден к берегу, где серым удавом запала в осоку резиновая лодка, подкатила вишневая «Волга» и нежно посигналила. «Волосатик» не отозвался. Тогда из машины вылезла накрашенная черноволосая женщина и гнусаво пропела:

— Миша, я приехала за тобой. Ты слышишь меня, Миша!

Палатка ожила, зашаталась и… рухнула, обмякла на траве. Из-под нее выбрался Михаил Борисович, пугливо заозирался по сторонам, заметил машину и все в тех же, но уже в грязно-красных плавках, запрыгал по палатке. Топтал ее и вопил:

— Я островитянин, я островитянин!..

«Чокнулся, падла, или придуривает?» — соображал Пайвин, а женщина, отправляя шофера на лодке, гнусаво рыдала:

— Я же говорила ему: «Миша, бери путевку в Сочи, Миша, тебе нужен юг». Я же предупреждала: «Миша, ты одичаешь на своем острове, ты же умный человек, Миша!»

Ближе к вечеру, когда закрылось соснами солнце со стороны Ильмень-озера, Алексей направил гурт с релок на елани у своего железного вагончика. И хотя в нем он давно не спит, все равно его не минуешь — загон-то для бычков рядом с ним. Вагончик пустует вовсе не потому, что Молокова напугали какие-то черти или лешие. Чего там стоят сказки в сравнении с живыми людьми!..

Запоздал в тот день Алексей с гуртом, проискал в согре однорогого бычка — беспородного, закупленного у населения. Наследственный бродяга, телок ежедневно норовил незаметно улизнуть и всегда скрывался один, не признавая коллективность остальных бычков. И Алексей не столько следил за всем гуртом, сколько наблюдал за своим однорогим мучителем. Да все-таки прозевал, и, перед тем как погнать телят к загону, не обнаружил в стаде бычишка.

— Ах ты, окаянный! — расстроился Молоков, отгоняя навязчивого, зеленоголового паута. — Ну, я тебе покажу, единоличник!