Виталий Бианки - Найденыш

На веселый шум подходили солдаты из соседних подразделений, из комендантской роты. Поглядеть на представление пришли саперы и разведчики. «Программу» пришлось повторять несколько раз. Зюбрик не чувствовал усталости. Казалось, что вся эта суета ему очень нравится. Зато взмолился Андрей:

— Пустите, братцы, дайте отдохнуть.

С каждым днем крепла дружба Зюбрика с ездовым. Мы тоже оказывали всяческое внимание лошади — холили, кормили сухарями, правдами и неправдами доставали у старшины лишнюю порцию овса. Андрей под сиденьем брички возил в немецкой каске пушечное сало, часто смазывал коню копыта, чтобы не трескались, и вообще проявлял о нем нежную заботу. В походах, если случалось, подвода с катушками застревала в грязи, мы разматывали с ног обмотки, привязывали их к оглоблям и дружно тянули. Парни мы были здоровенные, бричка, как пробка, вылетала из любой топи.

Наша любовь к маленькой цирковой лошадке еще больше возросла после одного случая, жертвой которого чуть не стал наш ездовой.

В те дни началось большое наступление. Натиск наших войск был настолько мощным, что мы, связисты, еле-еле успевали за пехотой. В день порой приходилось разматывать и вновь сматывать до пятнадцати километров кабеля. Конечно, все мы уставали до невозможности.

Никогда не забыть августовскую ночь — светлую, теплую, душную. Весь горизонт на западе был в огне. Пылали ближние и дальние деревни. Над нами висели бомбардировщики, сбрасывая зажигательные бомбы на поля созревающих хлебов. Одна зажигалка угодила в сарай, где, вконец измученный, крепко спал Андрей. Подле своего хозяина находился Зюбрик. С тех пор, как «завистники» из соседнего полка хотели похитить лошадку, ездовой не расставался с любимцем ни на шаг. Мы подбежали к сараю, когда уже полыхала соломенная крыша и пламя гудело внутри постройки, чуть ли не доверху набитой сеном. Дверь была заперта изнутри, открыть ее было нам не под силу. Казалось, ничто не могло спасти Андрея.

Ездовой проснулся оттого, что кто-то сильно толкал его в бок. Лошадь тихонько ржала, как бы призывала хозяина: «Что ж ты спишь? Так и сгореть можно, торопись!»

Пламя преградило дорогу к двери. Занялись стропила, едкий дым забивал легкие.

— Скорее сквозь огонь к двери! — мелькнула лихорадочная мысль. — Но как пробиться через такое пекло? Эх, будь что будет!

Андрей вскочил на спину коня, пригнулся, крепко обняв шею умного животного руками. Зюбрик будто только этого и ждал. Почувствовав на спине седока, он прыгнул в пламя. Ездовой крепко зажмурил глаза, уткнув лицо в конскую гриву. С разбегу Зюбрик грудью ударил в дверь, вышиб ее и выскочил наружу. Пробежав немного, остановился как вкопанный, трясясь мелкой дрожью.

Андрей мешком свалился нам на руки. На нем тлела гимнастерка, на шее образовался огромный волдырь. С пальцев рук чулком слезала кожа. Зюбрик тоже крепко пострадал. Брюхо у него было опалено, от шикарного белого хвоста почти ничего не осталось. Голова — в ожогах, глаза помутнели и слезились. Шерсть на груди — в крови.

Все проходит. Андрей болел недолго — молодость взяла свое. Раны скоро зажили, на пальцах наросла новая розовая кожица. Зюбрик помаленьку стал ходить в упряжке и даже пытался вновь танцевать под аккордеон. Но получалось у него почему-то не весело. Лошадь часто спотыкалась. Мы не придавали этому никакого значения — считали, что наш любимец еще не окреп после болезни.

Но если бы было так!

В наступлении, в тяжком ратном труде дни бежали незаметно. Особенно много хлопот было у нас, связистов-проволочников. Порой под жестоким минометным огнем, ползком на животе, мы по нескольку раз в день разматывали и сматывали катушки с кабелем, маскировали линию связи, искали и исправляли перебитые осколками провода. Все свободнее вздохнули, когда полк вывели из боя на отдых. Но отдых на фронте лишь желанное слово. По существу его никогда не бывает. В тылу, если можно назвать так наше новое расположение в пяти километрах от передовой, начались разные учения и смотры. Не избежали смотра и ездовые с их несложным хозяйством.

На выводку мы готовили Зюбрика тщательно и заботливо: кто расчесывал гриву, кто подрезал копыта, кто орудовал скребком. К месту сбора вели Зюбрика всем отделением гордо и торжественно, к немалой зависти хозяев заурядных лошадей.

Старичок ветеринарный фельдшер обошел несколько раз кругом нашего «араба», по-цыгански заглянул ему в зубы, долго и пристально всматривался в глаза. Потом спокойно вытер руки, неторопливо снял очки и тихонько произнес фразу, прозвучавшую для нас словно пушечный выстрел:

— А лошадка-то у вас, други, того… ослепла. Придется пустить в расход…

Эти спокойные слова нас оглушили.

Первым пришел в себя Андрей. Лицо его как-то странно перекосилось, губы побелели, глаза зажглись лихорадочным блеском.

— Пристрелить Зюбрика?! — свистящим шепотом выдавил из себя Андрей. — Ни за что! Нет!!! Слышишь, нет!!! Никогда не допущу такого злодейства.

Он крепко схватил за узду своего любимца и, как-то сгорбившись, быстро зашагал прочь.

Что делать? Этот вопрос не давал нам покоя. Расстаться с Зюбриком все мы наотрез отказались. Васька Ставров клялся, что достанет нового коня, при случае уведет у немцев, а Зюбрика предлагал «проводить на пенсию», то есть оставить в отделении, только освободить от работы. Однако держать лишнюю лошадь, да еще слепую, нам, конечно, никто разрешить не мог.

Шальной снаряд, разорвавшийся в прифронтовой роще, прервал наш маленький «военный совет». Дожевав сухарь, осмотрев коня и убедившись, что осколки его не задели, Андрей вновь возвратился на свое место.

Николай Жернов наконец-то свернул цигарку и, сладко затянувшись едким дымом, заговорил:

— Лошадь — не игрушка. Таскать ее без дела по фронту никакого резону нет. Да и убьют — жалко. Она для нас вроде как родная. Ну, от пули сбережем, а от снаряда чем ее загородишь? — показал он на место, где среди кустов во влажной земле зияла черная, еще дымившаяся яма.

— Калхоз Зюбрик дать нада, шипка кароший конь, справный конь. Много пользы давать будет, — вмешался вдруг молчавший до этого Кужбаев.

— Правильно рассудил, Исмаил, по-хозяйски рассудил, — похвалил его Жернов, — об этом и я хотел сказать.

Последнее слово было за ездовым. Андрей без особой на то нужды перемотал обмотки, посмотрел всем нам по очереди в глаза и, как-то жалко улыбнувшись, вздохнул:

— Не могу я с Зюбриком расстаться, ребята. Никак не могу…

…Май подходил к концу. Походной колонной наш, поредевший в последних боях, полк во втором эшелоне спешил на запад. Шли вперед по Минскому шоссе.

Дорога была сплошь изрыта большими и малыми воронками, словно исклевали ее гигантские злые птицы.