Анатолий Онегов - Они живут рядом со мной

С трудом удерживая рвущуюся собаку, я отчаянно ругал себя… Я, казалось, все предусмотрел, но забыл, что раньше меня могла узнать о приближении медведя собака и спугнуть его. Пса на этот раз надо было оставить дома.

Медведь не показался, не вышел. Пес успокоился. Я снова уложил его на пол, возле своих ног. И снова прислушивался и приглядывался к ночной темноте.

К утру, еще до рассвета с гор сорвался ветер. Качались деревья, шумела листва. За ветром я ничего не мог слышать и, боясь, что зверь явится на пасеку именно сейчас, явится, увы, незаметно из-за ветра, вывел на улицу собаку и посадил ее возле избушки на цепь.

Вторая ночь пропала. Над пасекой уже занялись легким утренним светом облака. Ветер так же неожиданно, как и начался, сразу стих. И сразу услышал я сварливый стрекот сорок, голоса дроздов и шум горной речки.

Было семь часов утра. Хотелось курить. Я обошел пасеку — все было на месте. Там, где ночью пытался подойти медведь, удалось отыскать его следы — это был тот самый большой зверь-самец, что бродил вокруг пасеки прошлую ночь. Прошлую ночь он не попробовал меда и, видимо, надеялся на успех в этот раз.

Я сидел на пороге избушки и ждал пчеловода, чтобы сдать ему пасеку. Пчеловод задерживался. Я отвязал собаку, взял банку и спустился к реке за свежей водой. До реки было всего метров сто. Я снял ботинки, зашел в воду, зачерпнул пригоршню утренней холодной воды, пришедшей сверху, с гор, и только хотел сполоснуть этой свежей водой лицо, как сзади, на пасеке, раздался хриплый рев собаки.

Я оставил банку, ботинки и бросился к избушке. Собака хрипела уже в стороне за кустами. Я схватил ружье и босиком понесся на голос собаки через кусты. Пока я ломился через непролазный черемушник, собака успела добраться до подъема в гору и с лаем быстро пошла вверх.

Тропы вверх не было. Я оставил преследование и вернулся обратно… На траве, неподалеку от избушки, валялась крышка улья, тут же были рассыпаны по траве сломанные, раздавленные медвежьими лапами рамки с медом. Часть меда была съедена. Пчелы, наверное еще не опомнившись, гудящим, беспокойным клубком копошились на сломанных рамках и на траве.

Собака вернулась нескоро. Никаких ран на ней я не обнаружил. Разыскав меня и ткнув носом в мою руку, будто проверив, цел ли я, пес не спеша отправился к реке, напился, выкупался, вернулся обратно и как ни в чем не бывало улегся отдыхать у дверей избушки. Пес выполнил свой долг: он вовремя обнаружил зверя, примчался с реки на пасеку, завязал бой, заставил медведя отступить и прогнал его далеко в горы… Пес имел право спокойно отдыхать.

Я же был не совсем спокоен. Улей разорен, а медведь цел и невредим. Меня ждал отчет перед пчеловодом.

Как ни старался пчеловод успокаивать меня, как ни уговаривал, как ни утешал, что, мол, и не такое бывает на пасеке в горах, но отделаться от мысли, что медведь обвел меня вокруг пальца, я не мог. Хитрый зверь терпеливо ждал, когда я поверю, что рядом с пасекой нет никаких медведей. И тогда он нагрянул к ульям среди бела дня и за какие-то пять — десять минут успел разгромить пчелиную семью.

В нашей деревушке о последних событиях на пасеке узнали, пожалуй, раньше, чем о моем возвращении с ночной вахты, и мне не пришлось никому ничего объяснять. У каждого из моих соседей было на этот счет свое собственное мнение, которое они по деликатным причинам не торопились высказывать вслух. Все скромно помалкивали, и только та самая женщина, которая до этого года сама работала пчеловодом, добро посоветовала мне отступиться от медведя:

— Не ходи больше. Ульи-то государственные. Пойдет ревизия — спросят, куда делись. Спишут на тебя — мол, писатель не устерег. И погромы старые все за тобой будут — ославят тебя. Народ здесь на язык быстрый — позора не оберешься.

Но на пасеку я все-таки снова пошел. И тут неожиданно и неприятно для себя узнал, что в эту ночь вместе со мной остается сторожить пчел и сам пчеловод.

То, что хозяин пасеки теперь имел право не доверять мне, меня особенно не смущало. Смущало меня другое — теперь, когда медведя будут ждать два человека, ни о каком «разговоре» со зверем не могло быть и речи. Мне предстояло новое испытание. Я должен был либо выложить пчеловоду все свои планы, либо ждать медведя вместе с ним, как ждут зверя охотники, и стрелять наверняка, чтобы новая худая слава не пошла обо мне вслед за первой.

Но вряд ли понял бы меня местный охотник, если бы я поведал ему, что не собираюсь убивать медведя, — такие сантименты здесь не в моде, а потому я смолчал и, договорившись с пчеловодом, кто где будет сидеть этой ночью, загнал в патронник ружья два пулевых патрона и приготовился ждать, что будет.

Мне выпало ждать зверя около избушки. Пчеловод же забрался под крышу омшаника и должен был оттуда следить за левым углом пасеки, скрытым от меня кустами.

Эта ночь тянулась долго. Не было ветра, и мы могли заранее узнать о приближении зверя. Того меда, что он успел ухватить утром, ему вряд ли хватило бы, чтобы двое суток дожидаться нового похода к пасеке, — медведь мог прийти в эту ночь.

До утра было еще далеко. Я, как и прошлый раз, сидел у окна избушки, не шевелясь и внимательно всматриваясь в темноту. И тут со стороны омшаника, где таился пчеловод, раздался легкий шорох… Неужели медведь? Если это медведь, то сейчас должен вспыхнуть луч фонарика, а следом грохнуть выстрел… Но фонарик не зажигался, выстрел не гремел, а новый шорох за кустами раздался еще громче.

Неужели пчеловод заснул и не заметил зверя?.. Ну что же, это к лучшему. Если медведь начнет ворочать улей, я выйду к нему… А если пчеловод не спит, а ждет, когда зверь займется ульем? И выстрелит как раз тогда, когда я подойду к зверю, — не придется ли этот выстрел точно в мою сторону?..

Шорох повторился еще раз, сразу за кустами выросла какая-то тень, и тут же вспыхнул фонарик. Только фонарик светил не сверху из омшаника, а откуда-то из-за кустов… Луч пошарил по пасеке, качнулся в мою сторону, и я услышал кашель пчеловода, а потом из-за кустов показался и он сам и объяснил все происходившее без всяких обиняков:

— Чуть не заснул, да и замерз весь. И курить хотелось — терпежу не стало. Да теперь к утру и не придет, раз ночью не вышел.

До утра мы сидели в избушке, разговаривали, а как только показалось солнце, я собрался домой. Пчеловод остался один. Он, видимо, понимал, что в моих глазах его авторитет охотника упал — какой настоящий охотник покинет засаду без времени и только потому, что замерз или захотел курить. Смущаясь, он стал просить меня побыть на пасеке еще хотя бы ночь. Я согласился, но при условии, что на пасеке я останусь один, ибо с таким охотником, как он, не охота, мол, а одна беда.