Станислав Олефир - Иду по тайге

С вечера разгулялся сильный ветер, и к утру от золота ничего не осталось. Черная тайга, черные останцы на сопках, черные вороны в сумрачном поднебесье.

Лишь стоящая у реки небольшая лиственничка по-прежнему красуется в осеннем наряде.

Мне бы порадоваться нарядной лиственнице, а сердце сжимает грусть. Вода подмыла корни у дерева, и они беспомощно повисли на холодном ветру. В следующую весну лиственница уже не оденется в зеленый наряд и, словно сознавая это, отчаянно держится за каждую хвоинку. Хоть холодный, хоть неуютный, хоть самый сумрачный день, да все же мой.

…В темном лиственничном лесу березу далеко видно. Кора белая. Попробуй спрячься! А она прячется, еще как прячется. Я на Старом плесе целую березовую рощу знаю. Рядом дорога, лётом покосы рукой подать, а всего два или-три человека в той роще и побывало.

Я и сам ее неожиданно открыл. Говорили, где-то у Старого плеса стоит охотничья избушка. Ее, мол, еще Сначук строил. Жил когда-то в этих краях охотник и рыбак знаменитый. Вот и хотел я эту избушку найти.

На попутной машине до поворота на Старый плес доехал и принялся искать. Полдня потратил. Все болотины перемерял, все кочки пересчитал, но избушки так и не нашел. А вот на эту рощу наскочил. Берез штук двадцать стоят кружком. Интересно так стоят. Большая березка, маленькая, снова большая, снова маленькая. Хоровод, да и только.

Лишь в одном месте пусто. Как раз там должна маленькая березка стоять. То ли не выросла она, то ли убежала куда-то и заблудилась. Если бы срубил или сломал кто — пень бы остался. А так ничего нет. Я даже поискал. Но нет, пня не было. Представилось мне, как она по тайге ходит, подружек аукает. Подумал я так и говорю этим подружкам:

— Что же это вы, красавицы, от людей прячетесь? Шли бы к дороге или куда на видное место. Пусть все на вас смотрят, пусть все вами любуются.

Молчат березки, только тонкими ветками шелестят тихонько.

Я еще раз на березы полюбовался и к дороге вышел. Это недалеко. Километра не будет. И у самой дороги я ту березку-беглянку увидел. Вернее, не березку, а один метровый пень от нее. Вершину у березы кто-то, наверное, на топорище, срубил. Хозяин! Знает, что из березы топорище самое отменное. Вот и срубил.

А может, казнил за то, что к людям вышла?

В старину октябрь называли грязник, зарев, ревун. Ну, грязник — понятно. Слишком уж много в этом месяце долгих промозглых дождей. Дороги раскисают — ни пройти, ни проехать. А вот остальные названия от слова «реветь». В самом разгаре гон у лосей и оленей. Стонут, ревут, хоркают звери в тайге, забыв о еде и отдыхе.

Уже лег на землю пушистый снег, и не растаять ему до весны. Со снегом исчезли последние осенние мошки. Не слышно ни назойливого комариного писка, ни деловитой песни мохнатого шмеля.

По-разному встречают зиму насекомые. Мухи забиваются в трещины, под кору деревьев, в кучи лесного хлама. Случается, обманутые неожиданно теплым днем, вылезают они наружу. Сидят, дремлют на солнышке, да так к вечеру и застывают.

Кобылки откладывают яйца прямо в землю, сами же погибают с первыми холодами. Погибают осенью почти все шмели и осы. В живых остаются одни молодые самки. Они-то должны будут взять на себя заботу о новом потомстве.

А комары? Спрятавшись в тесную щель в стволе лиственницы или тополя, они сбиваются в ком и крепко засыпают.

Интересная встреча с насекомыми состоялась у меня в середине октября. Как-то ловил я рыбу в верховьях Ямы. Отнерестившаяся мальма давно скатилась в море, но часть ее осталась в реке. Я смастерил из консервной банки блесну-обманщицу, иду и бросаю ее в воду. То одну мальмину вытяну, то вторую. Гляжу, над самой стремниной летят три птички. Сначала подумал — оляпки. В это время только они держатся у воды. Но подлетели ближе, глазам не поверил. Трясогузки! Считал, они давным-давно на берегу Нила у крокодилов со спин тамошних комаров вылавливают, а они по Колыме гуляют. Чем же вы питаетесь, пичуги? Ведь ни ягодами, ни семенами вам не угодить. Подавай червяков да мошек. Но какие сейчас мошки, когда все давно снегом укрыто?

Пока я так удивлялся, мои трясогузки опустились на самый приплеск и принялись что-то склевывать. Кажется, там поденки. Точно, они! Высокие прозрачные крылышки, длинные членистые тельца, тоненькие ниточки на хвостах. Но появляются-то эти насекомые в тихие летние вечера, а сейчас настоящая зима. Для того чтобы отложить яйца, они должны совершить в воздухе брачный танец. Но сколько я ни присматривался, ни одной летающей поденки не заметил…

Вывелись они где-то выше по течению, долго плыли, покачиваясь на воде, как маленькие парусники, затем волны выбросили поденок на лед. Там они некоторое время ползали, шевелились, потом замерли. У самой кромки прибрежного льда поденки свежие, крылья у них целехонькие, хвосты-ниточки торчат к небу. А дальше — словно побитые молью. Где хвост, где усики, и не понять…

В своей таежной избушке я всего лишь редкий гость. Но есть в ней и постоянные жильцы. Это полевки, короеды и мухи. Относятся они ко мне по-разному. Короедам я безразличен. Они поселились в толще бревенчатых стен и никаких неудобств от соседства со мною не испытывают. Я же удивляюсь, как они там в сплошной темноте научились отличать день от ночи? В светлое время короеды отдыхают, и в избушке стоит полная тишина. Но лишь зашло солнце и над тайгой легли сумерки, сразу же от стен раздалось: «жвак-жвак-жвак». Словно кто-то одновременно запустил несколько старых часов-ходиков. Это проснулись короеды и принялись уписывать мою избушку. Только хруст стоит. И так до самого рассвета. Потом снова ни звука.

Для мух я настоящий провокатор-убийца. Они забрались на зимовку в щели, которыми так богата моя избушка, и, поджав лапки, уснули до самой весны. Пригреет солнышко, прилетят из теплых краев птицы, зазеленеет травка — можно будет и вылезать.

И все было бы хорошо, если бы не я. Заявляюсь с покосов, растапливаю печку — мухи на тепло и выглянули.

Не весна ли на дворе? Полетают, пожужжат, а вечером лежат на подоконнике, и лапки кверху.

Но с другой стороны, тоже не все ясно. Вылезают-то мухи не все сообща, а понемногу. Не больше двух в день.

Я останавливался в избушке семь раз, и каждый раз из щелей появлялись две мухи. Словно кто их специально отсчитывает…

С полевками отношения посложнее. Эти зверьки возомнили себя полными хозяевами не только самой избушки, а и всего, что в ней хранится. Кто-то из заезжих рыбаков рассыпал на столе печенье, макароны и горсти две вермишели. Печенье я съел, а макароны с вермишелью собрал в коробку из-под сахара и поставил у окна.