Автор неизвестен - Щедрый Буге

Возвращаясь к стану, услышал со стороны устья Буге два выстрела. Лукса!? Помчался словно на крыльях. И не ошибся — в куртке из солдатского сукна он сидел под лабазом на корточках и деловито разбирал содержимое рюкзака. Я уставился на него так, будто не видел целую вечность. Подбежав, стиснул в объятиях.

— Пусти, задавишь, — бурчал он, — опять один жить будешь, елка-моталка. Лучше печку затопи, — но по его лицу было видно, что и он рад встрече.

— Чего так долго не приходил?

— Мал-мало загулял, — широко улыбнулся охотник. — И нарты долго искал. Нашел, да старые. Продукты только до Джанго довез — сломались. Ладно, сходим принесем. Там много еще осталось. Сразу были забыты съеденные мышами норки, сучкастая ель. А когда из рюкзака появились сгущенные сливки, свежий хлеб и индийский чай, то и все прочие неприятности, случившиеся со мной за время его отсутствия, вовсе отодвинулись куда-то далеко-далеко. Растопили печь. Сели ужинать. Насладившись вкусом давно забытых продуктов, я плюхнулся на спальник и блаженно вытянулся Лукса набил трубку махоркой, закурил, поглядывая на меня: — Чего поймал? — с возможно большей небрежностью в голосе спросил, наконец, он.

Я выразительно излил душу, в адрес ненасытных мышей. Лукса, сочувственно качая головой, соглашался:

— Сколько живу, а столько мышей не помню. Надо чаще ловушки проверять.

Перед сном вышел проветриться. Остывший воздух был упруг и жгуч. Черная бездна манила дырочками звезд. Изящный ковш Большой Медведицы, опершись дном о скалу, подливал чернил в и без того непроглядную тьму.

Из трубы, как из пасти дракона, вырывался столб пламени, обстреливающий яркие звезды недолговечными светлячками искр. Холод незаметно пробрался под одежду. И сразу таким уютным показалось наше тесное брезентовое жилище. Я поспешно юркнул обратно. Тепло ласково обняло, согрело; приветливо закивала оплывшая свеча, привычно попыхивал трубкой Лукса. Даже поленья, словно обрадованные моим возвращением, с новой силой возобновили звонкую, трескучую перебранку.

Проснулся от сильного озноба. «Снежная процедура», полученая накануне, не прошла даром. Отмахнувшись от недомогания, я все же отправился в обход путика.

На обратном пути вдруг почувствовал, как силы с каждым шагом тают, ноги наливаются свинцом. Сонный туман, заполнивший мозг, лишил меня воли, и я остановился отдохнуть. И ладно бы посидел с минутку, да пошел дальше. Так нет. Прельстившись солнечным, теплым днем, уложил лыжи камусом вверх и прилег на них. Глаза закрылись сами собой. Навалившаяся дремота понесла в мир грез, и я полетел в бездну с чувством блаженства и покоя.

Внезапно кольнувшая мысль: замерзаю! — пронзило меня, подобно удару электрического тока. С трудом разомкнул склеенные изморозью веки. Ветер, дувший в голову, уже успел намести в ногах сугроб. Как ни странно, холода я не ощущал. Только мелкая дрожь во всем теле. Ни руки ни ноги меня не слушались. После нескольких попыток, я сумел все-таки перевалиться на живот и с трудом встать на четвереньки. Качаясь взад-вперед, размял бесчувственные ноги. Потом медленно выпрямился и стал приседать, размахивать руками. Немного согревшись, надел рюкзак и поплелся дальше. Как добрался до палатки — уже не помню.

Три дня, не вставая, пролежал к спальном мешке в полузабытья. Спасибо Луксе, каждый день, перед уходом, он заносил в палатку несколько охапок дров и вливал в меня какие-то отвары.

За время болезни я сильно ослаб, но зато на всю жизнь усвоил: заболел — не ходи, отлежись. Организм с зарождающейся хворью быстро справится сам.

Когда, наконец, дело пошло на поправку, я много раз вспоминал своего друга Юру Сотникова и его напарника Сашу Тимашова. Мои злоключения сразу показались такими незначительными и пустяковыми по сравнению с тем, что выпало на их долю.

Когда я думаю о Юре, банальное затасканное сочетание слов «любовь к природе» приобретает новое свежее звучание. Оно звучит так, словно слышишь его впервые.

Интересно, но оказывается одни и те же слова звучат по иному, когда думаешь о разных людях. Если мысленно представить жизненный путь Юры, то слышишь истинное значение этих слов. Вся жизнь Юры — это ЛЮБОВЬ К ПРИРОДЕ.

Познакомился я с Юрой в 1968 году во Владивостоке в один из тех чудесных сентябрьских дней, которыми славится Южнее Приморье. Он сразу привлек мое внимание, чувствовалась личность, хотя внешне был малоприметен и даже чуть старомоден. Среднего роста, спортивного вида, темно-русые волосы аккуратно острижены. Защитного цвета рубашка с короткими рукавами заправлена в черные брюхи с тщательно отутюженной стрелкой. На простом русском лице с впалыми щеками выделялись серые, глубоко посаженные, но в то же время как бы распахнутые, глаза. В них отражалась безмерная доброта и тепло его души. Но где-то в глубине всегда таилась легкая, непроходящая грусть. Даже когда Юра смеялся, а посмеяться он очень любил, она не исчезала, как не исчезала и добрая улыбка на губах. Вздернутый кончик носа начисто лишал выражение его лица мужественности. Хотя на самом деле он был сильным волевым, человеком. Юра до самозабвения любил природу, много путешествовал и мы быстро подружились. Больше всего меня восхищала в нем целеустремленность и безоглядная готовность к бескорыстной помощи.

Мы вдвоем четырежды пересекали Сихотэ-Алинь с побережья Японского моря до реки Уссури. Совершили несколько небольших, но памятных походов по изумительной красоты горам Южного Приморья.

Вскоре судьба разлучила нас. Из писем я знал, что в августе 1972 года Юра с нашим общим любимцем, русским богатырем к красавцем, Сашей Тимашовым отправился в очень сложный маршрут по притокам реки Алдан: Гонаму и Учуру. А в конце ноября отец Юры, Василий Иванович, сообщил, что ребята с маршрута не вернулись. Поиски, организованные Алданским авиаотрядом и геологами, пришлось прекратить из-за рано выпавшего глубокого снега и низкой сплошной облачности.

С наступлением весны по инициативе комитета комсомола Дальневосточного политехнического института, выпускниками которого были Юра и Саша, при активной помощи Приморского филиала географического общества СССР была собрана поисковая группа в составе восьми человек под руководством одного из самых титулованных туристов Дальнего Востока — Бориса Останина. За неделю мы добрались до верховьев Гонама и начали сплав с частыми остановками в местах возможной трагедии.

Возле устья ключа Нинган, в шестистах километрах от последнего жилого поселка, нашли в брошенной избушке геологов записку. Вот ее полный текст:

«Тем, кто, возможно, будет разыскивать нас.

Вышли на Гонам 1 августа. В ночь с 23 на 24 августа пятиметровым паводком унесло лодку и снаряжение. Сюда добрались на легком плоту 2 сентября в крайне истощенном состоянии, т. к. голодали. Здесь держались частично (очень мало) на грибах и ягодах. В этом состоянии разобрали склад, чтобы построить плот. Сегодня, 15 сентября, мы отправляемся вниз по Гонаму. Надеемся встретить на Учуре людей. Ноги опухли, передвигаемся с трудом.