Валентин Иванов - Желтый металл. Девять этюдов

— Ну, ребята, вы как хотите, а я подаюсь обратно! Мне хватит.

— Постой!

Охотники сошлись, сбросили тяжелые и мокрые заплечные мешки.

— Чего же ты скис? — спросил Маленьев Сливина. — До шоссе близко, а там попутная набежит.

— Больно ты много видал попутных-то машин по воскресеньям, — возразил Сливин.

— Неужто, ребя, домой? — с огорчением воскликнул Бугров. — Еще двенадцати нет. И от такой охоты вдруг уходить? Зима-то, вот она. Может, нынче последний разочек ходим по чернотропу!..

— А чего делать-то? — возразил Сливин. — Утро завернулось, охоте конец.

— Много ты смыслишь, Сила, горе-охотничек! — оговорил его Бугров. — Молчал бы в тряпочку! В нынешний день стрельба сквозная дотемна. На гарях вся птица днюет. Кишка у тебя тонка, так скажи!

— Ты понимаешь, тетеревиный бог!

Люди не дружные, Сливин и Бугров успели несколько раз поспорить с утра. Частые промахи Сливина вызывали обидные замечания Бугрова, гордившегося своим уменьем и любившего выставлять себя первоклассным стрелком. Но и Сливин ядовито привязывался к случаям, когда мазал Бугров.

Маленьев, вовсе не склонный по характеру быть примирителем, в другое время не прочь был бы посмотреть, как товарищи сцепятся в драке. Но сегодня он играл роль умиротворителя: инстинктивно Маленьев понимал, что его «поставщикам» не следует ссориться по-настоящему. Вмешался он и теперь:

— Бросьте вы собачиться, ребята! Вот чего: ты, Сила, посиди у мешков, отдохни малость, покури. А мы с Алексеем еще кружок сделаем.

— Ладно. Только я больно долго ждать не буду…

Маленьев и Бугров имели на гари одно заветное местечко. На чуть покатом к моховому болоту склоне росли голубика и брусника с черникой, густейшим ковром одевая пни. Как же уйти с поля, не взяв такой ягодник! Приметный ствол кондовой сосны, обгоревший и голый, как столб, служил ориентиром. До него было километра полтора.

В пути охотники разошлись, чтобы выйти на ягодник с двух сторон. Порой дичь взлетала, но они, торопясь к любимому месту, без сожаления упускали ее.

Вдруг слух Маленьева поразил резкий, сухой, но и раскатистый удар. Семь лет прошло от войны, но какой же солдат забудет винтовочный выстрел! Маленьев замер. Тут же «ижевка» Бугрова бухнула раз за разом.

Пригибаясь, невольно маскируясь кустами, Маленьев побежал на выстрелы. Опомнившись, он пронзительно засвистал. Бугров ответил.

Бугров стоял на полянке в чернотальнике, держа ружье стволами вниз. Маленьев еще издали крикнул:

— Чего случилось?

В ответ Бугров махнул свободной рукой. Когда Маленьев подбежал, Бугров заговорил сбивчиво, с трудом:

— Такое дело… Понимаешь, Гриша! Он как выскочит сбоку. Бахнул мне прямо в ухо…

— Кто?!

— А я откудова знаю?..

— Где он?

— Там, — и Бугров показал на кусты влево.

— Ушел?

Бугров не ответил.

— Пойдем посмотрим, — предложил, не двигаясь с места, Маленьев.

— Чего смотреть… — вяло возразил Бугров. — Там он. Под руку пришлось налево бить. Если бы еще с правой руки… — Бугров точно пытался оправдаться. — На десять шагов… В поле встречаются, родом не считаются, Гриша.

— А посмотреть-то нужно, — решился Маленьев, — там, говоришь?

Бугров не пошел за ним.

И правда, шагов с десять… В кустах лежал человек, ничком. Рядом с ним — винтовка без штыка с рыжим от ржавчины стволом.

На десять шагов дробь идет пулей, разрушает хуже пули. Да еще из обоих стволов… Человек был мертв. Его спина была почти голой под потерявшими всякий цвет и вид лохмотьями. Из ватных, тоже в клочьях, штанов торчали сухие, тонкие, как палочки, ноги с голыми, казавшимися неестественно громадными ступнями.

Не решаясь прикоснуться к убитому, Маленьев поднял винтовку. Мушка сорвана в неведомой передряге, ствол раздут под самым вылетом. Маленьев с усилием передернул затвор. Ржавый механизм поддался туго, и стреляная гильза не вылетела, а выпала. Магазин пуст.

— Пойди-ка сюда, Алеша, — позвал Маленьев.

Бугров неохотно, но послушно приблизился. Они оба уставились на мертвое тело.

— Это он тебя, Алеша, бил последним патроном.

— Да… Не с самой ли весны бродит? Давно, видно, в лесу… А, Гриша?

— Кто ж его знает! Может, и недавно. И в чем только душа держалась.

Оба бывшие солдаты, немало навидавшиеся за войну, Бугров и Маленьев точно впервые увидели мертвое человеческое тело. Было им и гадко, и страшно, и тошно. Истощенное тело убитого, едва прикрытое рваными остатками одежды, притягивало, как магнит.

Для скитающегося в тайге беглого преступника охотник — добыча дорогая. Это и одежда, и обувь, и спички с табаком, и хлеб, который может оказаться в заплечном мешке. Ружье с патронами — возможность питаться, жить. Могут найтись даже документы.

Этот доходяга, то-есть человек, изголодавшийся до последнего предела, решился на страшный риск. По выстрелам он знал, что в гари ходит не один, а несколько охотников. Желание и голод превозмогли расчет.

— Да… Дело получилось! — как-то нечаянно вырвалось у Маленьева.

Бугров не ответил. Товарищи встретились глазами, и новая, одна и та же мысль сковала их язык.

Они молча отнесли мертвое тело к болоту, выбрали место и утопили беглого вместе с винтовкой под мхами. Молча вернулись к Сливину, который от нетерпения постреливал в воздух.

Сила набросился на товарищей с вопросами. Маленьев в коротких словах объяснил ему дело.

Взвалив на спину мешки с опостылевшей дичью, похитители золотого песка выбрались из гари на шоссе и, не дожидаясь попутной машины, побрели к поселку.

Пропал охотничий задор и сгибла радость. Каждый не другого — себя увидел в несчастном доходяге. Перед ними впервые явилось и, быть может, скорое их собственное будущее: арест, суд, наказание за кражу золота. И бегство, как единственная возможность вернуть свободу, которая так мало ценится, когда пользуешься ею безвозбранно.

Скорее бы добраться домой и забыться!

Иной постоянный московский житель никогда не удосужится побывать в Третьяковской картинной галерее, в Музее изящных искусств, не говоря уж о десятках других менее знаменитых, но достаточно интересных и поучительных мест, где можно увидеть вещи, которыми полюбуешься и около которых призадумаешься.

Такое неприметное, пока о нем не заговоришь, невнимание, в сущности, лишь к самому себе объясняется не невежеством, не тупостью, даже не недостатком любознательности. Здесь свойственная москвичам торопливая занятость, спешка, связанная не столько с действительной жизненной нагрузкой, сколько с неумением разумно жить в очень большом городе. В текучке повседневности у многих из нас не хватает инициативы для действий, в которых внешне нет насущной необходимости.