Орасио Кирога - Анаконда

В наступивших сумерках змея, жадно припав к листьям камалоте, плывущим по течению, ощутила в прохладной воде солоноватый привкус.

— Мы спасены, братья! — воскликнула она. — Парагвай выступил вместе с нами. Там тоже ливень!

И сельва, воспрянув словно по волшебству, приветствовала половодье союзников, чьи камалоте, твердые как сама земля, вплывали в Парану.

На следующий день солнце осветило эту грандиозную эпопею двух соседних бассейнов, слившихся воедино.

Пышная водяная растительность, сбитая в обширнейшие острова, плыла, заполняя всю реку. Яростным кличем встречала сельва препятствия, когда ближайшие к берегу зеленые плоты, втянутые водоворотом, нерешительно кружились, не зная куда плыть!

— Дорогу! Дорогу! — громом неслось по всему половодью. И камалоте, а за ними и стволы деревьев, с налипшими на них животными, увернувшись от водоворота, как молнии проносились мимо.

— Вперед! Дорогу! Дорогу! — слышалось от берега к берегу. — Победа за нами!

Анаконда тоже верила в победу. Ее мечта вот-вот должна была сбыться. Пыжась от гордости, она бросила в сторону навеса торжествующий взгляд.

Человек был мертв. Он даже не переменил позы, не пошевелил пальцем, не закрыл рта. Он умер и, вероятно, уже давно.

Перед таким естественным и отнюдь не удивительным исходом Анаконда застыла в изумлении, словно безвестный поденщик должен был наперекор ранам и природе сохранить для нее свою жалкую жизнь.

Зачем ей был нужен этот человек? Она защищала и оберегала его от ядовитых змей, проводя возле него бессонные ночи, укрывая от разъяренной стихии едва теплившуюся жизнь.

Зачем она это делала? Анаконда сама не знала! Там, под навесом, лежал мертвец, и она перестала думать о нем. Ее отвлекали другие заботы.

Над судьбой разлива нависла угроза, которую не могла предугадать Анаконда. Размокнув за долгие дни пребывания в теплой воде, водоросли начали прорастать. Огромные пузыри газа поднимались на поверхность воды, с трудом пробиваясь между мясистыми листьями, а размягченные клейкие семена облепили все вокруг. На некоторое время высокие берега задержали разлив, и водяная растительность заполонила всю реку: не было видно ни клочка воды; кругом простирался сплошной зеленый ковер. А там, где начинались пологие берега, уставшее, усмиренное половодье медленно отступало в низины, которые земля подставляла ему как ловушки.

А еще ниже по течению, огромные плоты из камалоте то тут, то там распадались на куски, не в силах бороться с водоворотами, сбивались в затонах, где отдавали дань плодородию. Опьяненные сладостной, ночной дремой, камалоте покорно уступали прибрежным течениям: они лениво двигались по Паране, останавливаясь у берегов, чтобы тут же пустить глубокие корни.

Анаконде тоже не удалось побороть страстную негу, охватившую все половодье. Беспокойно металась она на своем плавучем островке, не находя себе места. Рядом, совсем рядом разлагался мертвец. Анаконда подползала все ближе к нему, вдыхая, точно в глубине леса, прелый душный воздух, и соскальзывала жарким брюхом на воду, как в дни своей далекой весны.

Но вода, уже довольно холодная, отпугивала ее. В тени под навесом лежал мертвый поденщик. Неужели смерть была окончательным бесплодным приговором для этого существа, которое она так ревностно охраняла? И ей от него ничего-ничего не останется? Медленно и торжественно, как перед святыней, свернулась кольцами Анаконда. Рядом с человеком, которого она защищала, как свою собственную жизнь, согретая его последним теплом — запоздалой благодарностью показалось бы оно сельве, — Анаконда начала откладывать яйца.

Половодье было побеждено. Как бы обширны ни были соседние поймы, и какие бы бешеные ни лили ливни, страсть растений сломила силу великого половодья. Еще продолжали плыть отдельные камалоте, но воинственный клич: дорогу, дорогу! — умолк навсегда.

Анаконда больше не мечтала. Она вдруг поверила в катастрофу. Совсем близко почувствовала она безбрежные просторы, куда вольется половодье, и ей больше не удастся перекрыть реку. Согретая теплом человека, она бессознательно продолжала откладывать яйца, вестников своего змеиного рода.

В холодных водных просторах плоты камалоте разобщались, расплываясь по беспредельной глади. Длинные крутые волны беспорядочно укачивали растерзанную сельву, а ее смолкшие обессиленные обитатели, окоченев от холода, все глубже вязли в заливных лугах.

Большие пароходы победоносно дымили вдалеке. Маленькое суденышко, увенчанное плюмажем белого дыма, вышло на разведку, медленно пробираясь среди разбитых камалоте. Почти у самого горизонта вырисовывалась на своем плоту могучая Анаконда. Она привлекла внимание людей.

— Вон там, — раздался голос на пароходике. — Вон, на том плоту! Огромная змея!

— Какое чудовище! — крикнул кто-то. — Посмотрите! Посмотрите! Там ранчо. Наверно, она задушила его хозяина.

— Или сожрала живьем. Эти чудовища способны на все! Давайте отомстим за несчастного.

— Только, ради бога, не приближайтесь! — крикнул один из охотников. — Змея, вероятно, разъярена. Она может напасть на нас, как только заметит. Вы уверены, что можете застрелить ее отсюда?

Под золотистыми лучами восходящего солнца, заливавшими подернутую изумрудной пеленой пойму, Анаконда увидала огромную лодку с плюмажем дыма. Она с безразличием посмотрела на эту невидаль, как вдруг различила на корме парохода крохотное облачко дыма, и ее голова больно ударилась о плот.

Анаконда изумленно выпрямилась. Она почувствовала резкий удар по телу, может — по голове. Анаконда сама не разобрала толком. С ней приключилось что-то неладное. Тело ее сперва онемело, а затем ей показалось, что голова у нее задергалась, точно все вокруг, потемнев, пустилось в пляс. Вдруг перед ней как живая предстала родная сельва, живая, но перевернутая вверх ногами, а на ее фоне словно расплывалось в улыбке ранчо поденщика.

— Как мне хочется спать, — подумала Анаконда, с трудом открывая глаза. Огромные голубоватые яйца змеи выкатились из-под навеса и рассыпались по всему плоту.

— Должно быть, время спать… — пробормотала Анаконда. И, собираясь нежно прилечь рядом со своим потомством, она ткнулась головой в плот и забылась долгим вечным сном.

Однажды во время половодья тяжелые, вспененные воды Верхней Параны быстро несли меня по глубоким заводям и каменистым порогам из Сан-Игнасио к сахарному заводу Сан-Хуан.

С апреля месяца дожидался я этого паводка. Мои скитания в каноэ по обмелевшей реке в конце концов надоели греку. Это был старый моряк британского военного флота; до этого он, очевидно, разбойничал вместе с пиратами в Эгейском море у себя на родине; или, что вероятнее всего, вот уже лет пятнадцать занимался контрабандой водки в Сан-Игнасио. От него-то я впервые и научился любить и понимать реку.