Орасио Кирога - Анаконда

Наступала ночь, а с нею — танцы. Подружки заботились, чтобы стаканы не пустели, и сознание богатства, которое доставлял кредит, заставляло менсу быть щедрыми. Требуя новую бутылку пива, они бросали крупную монету и, не глядя, совали в карман сдачу.

После недельного разгула, вызванного непреодолимым стремлением хоть семью днями беззаботной жизни компенсировать нищету повседневного существования, менсу снова оказались на «Силексе». На этот раз пароход увозил их обратно, вверх по реке. Пьяные, как и остальные пеоны, Кайе и Поделей поместились на палубе в тесном соседстве с мулами, чемоданами, узлами, собаками, женщинами и мужчинами.

На другой день, проспавшись, Поделей и Кайе — впервые после того, что с ними происходило на берегу, — заглянули в свои расчетные книжки. Оба посмотрели друг на друга, и в их глазах не было удивления: ведь менсуалеро ко всему уже привыкли. Но они не помнили, чтобы ими была истрачена хотя бы пятая часть.

— Боже мой!.. — пробормотал Кайетано. — Я никогда таких денег не выплачу.

И в эту минуту он принял решение: просто удрать. Кайетано посмотрел на свой револьвер «44». Это действительно была единственная вещь, представлявшая хоть какую-то ценность из всего, что он вез с собой. В двух метрах от него менсу с большой сосредоточенностью играли в монте {8} 8 Монте — игра в карты. , пуская в оборот все, чем располагали. Кайе немного понаблюдал за ними, затем подошел, взял карту и поставил на нее пять сигар.

Скромное начало. Но кто знает, возможно, ему в конце концов удастся выиграть достаточно денег, чтобы оплатить полученный аванс и тем же пароходом вернуться в Посадас и истратить новый аванс.

Он проиграл. Он проиграл и остальные сигары. Он проиграл пять песо, пончо и, наконец, ботинки. На другой день он отыграл ботинки, но тем дело и кончилось.

Поделей выиграл переменившую множество хозяев коробку душистого мыла. Он ставил против нее мачете и полдюжины носков, и был весьма доволен удачей.

Наконец они приехали. По длинной, тянувшейся вверх красной тропе пеоны поднялись на крутой берег. «Силекс» оттуда казался очень маленьким, затерянным на печальной реке. Веселыми криками и ругательствами они попрощались с пароходом.

Поделею, который занимался валкой леса и получал до семи песо в день, жизнь на разработках казалась не столь тяжелой. Он привык к ней и уже на другой день после возвращения из Посадас, как только ему указали новый участок, приступил к работе.

Из листьев пальмы он построил себе навес — потолок и одну стенку — больше ничего. Смастерил кровать из восьми горизонтально укрепленных палок, на стенку повесил мешок с запасом продуктов на неделю. Он автоматически возобновил привычный распорядок дня: мате после подъема, еще в темноте; отбор деревьев, которые ему предстояло валить; в восемь — завтрак. После завтрака снова за работу, в распахнутой рубахе (пот на его груди привлекал множество мух и москитов). Потом обед — фасоль и маис, плавающие в сале, — и опять борьба с лесом, чтобы к вечеру покончить с тем, что он наметил на день.

Так продолжалось до субботы. В этот день он прекращал работу в полдень, стирал свое белье, а в воскресенье шел в магазин, чтобы купить провизии на новую неделю. Воскресные покупки были, в сущности, единственным развлечением менсу, несмотря на то что цены все время поднимались. Да, поднимались, и только фатальная привычка позволяла мириться с такой явной несправедливостью. Но простейшее чувство самозащиты подсказывало, что в ответ на это следует как можно меньше работать. Правда, не каждый решался на подобный шаг, но молчаливый протест был понятен всем, так как не существовало, пожалуй, пеона, который не испытывал бы чувства ненависти к хозяину. Со своей стороны тот день и ночь караулил своих людей и особенно менсуалеро.

Между тем Кайетано неотступно думал о побеге. К счастью, он сохранил свой «44», который мог понадобиться ему для защиты от хозяйского винчестера.

Был конец осени, непрерывно лил дождь, и менсу все чаще заболевали. Поделей, который до поры до времени не поддавался болезни, однажды, придя на работу, почувствовал себя совершенно обессиленным. Он вынужден был вернуться к своему навесу и еще по дороге ощутил легкое щекотание в спине.

Он хорошо знал, что означают эта усталость и это щекотание. Философски сел он пить мате, а полчаса спустя резкий и долгий озноб прошел у него по спине: малярия.

Делать было нечего. Дрожа от холода, он бросился на постель и съежился под пончо: зубы его беспрестанно выбивали дробь.

На другой день приступ, которого он не ждал раньше вечера, повторился задолго до обеда. Поделей пошел в магазин, чтобы попросить хинина. Малярия так явственно отражалась на его лице, что приказчик, ни слова не говоря взял с полки пакетик и подал его больному. Тот так же молча положил эту ужасную горечь на язык. Возвращаясь в лес, Поделей встретил хозяина.

— И ты тоже! — сказал тот, глядя на Поделея. — Уже четверо. Ну, о других нечего говорить. Но ты должен нам деньги… Как там твой счет?

— Он почти весь оплачен… Но я не смогу работать!

— Ну, вот еще! Лечись получше, и ничего с тобой не будет. До завтра!

— До завтра, — сказал Поделей и прибавил шагу, так как почувствовал в это время легкий озноб в ногах.

Третий приступ начался час спустя. Поделей лежал с остановившимся, тупым взглядом, и если бы ему пришлось почему-либо подняться, он едва ли смог бы пройти больше одного-двух метров — так он ослаб.

Трехдневный отдых, который он себе позволил, ничего не изменил. Как бесформенный тюк лежал он на постели, согнувшись в три погибели, дрожа и отстукивая дробь зубами. Когда Поделей прежде болел лихорадкой, она проходила как-то незаметнее, с передышками. На этот раз все шло не так. От следовавших один за другим приступов ничего хорошего ждать не приходилось. Лихорадка лихорадке рознь. Раз хинин не справляется с болезнью, значит, оставаться здесь, наверху, равносильно смерти. И Поделей побрел в магазин.

— Опять ты! — сказал хозяин. — Нехорошо… Ты что, не принимал хинин?

— Принимал… Я не могу больше переносить лихорадку… Не могу работать. Если ты согласишься дать мне денег на билет, я расплачусь с тобой, как только поправлюсь…

Хозяин оглядел эту развалину. Небольшое количество жизни, которое в ней еще теплилось, стоило немногого.

— Как твой счет? — снова спросил он.

— Я должен сто двадцать песо… Я что-то внес в субботу… Больной я… Очень…

— Ты хорошо знаешь, что покуда твой счет не оплачен, ты обязан оставаться. Там, внизу, ты еще можешь умереть. Лечись здесь, а счет оплатишь потом.

Но разве можно вылечиться от злокачественной лихорадки там, где она получена? Нет, конечно. Однако менсу, который уходит, может не вернуться. Хозяин предпочитал не рисковать.