Орасио Кирога - Анаконда

В такую-то погоду Оргас сел на коня и поскакал в Посадас. Он спустился с горы, миновал Новое кладбище и оказался на берегу Ябебири, где, ожидая парома, увидел нечто, что заставило его насторожиться: у самого берега в белой пене плясало и кружилось множество щепок.

— Вода поднимается, — объяснил паромщик. — Там, наверху, очень лило и сегодня и вчера ночью…

— А внизу?

— Тоже поливало как следует…

Значит, накануне ночыо Оргас действительно слышал шум дождя в дальнем лесу. Его беспокоил теперь брод через Гаруну, потому что вода там поднимается так же быстро, как и в Ябебири. Он галопом поскакал вверх по острым камням горы Лорето, не жалея конских подков. С высокого плато он увидел необъятную ширь неба, вся юго-восточная часть которого как бы налилась голубой водой, а вдалеке, за белым туманом, задыхался от дождя лес. Солнца уже не было видно, и только чуть заметный ветерок нарушал этот удушливый покой. Близость большой воды чувствовалась во всем — на смену засухе приближалась пора дождей, Оргас миновал, по-прежнему галопом, Санта-Анну и выехал в Канделярию.

Здесь его ждал второй сюрприз, который, впрочем, не очень удивил его. Гаруна за четыре дня непогоды так разлилась, что переехать ее было невозможно. Ни брода, ни парома: только всякий хлам кружился на вспухших волнах, а вода стремительно тащила по каналу какие-то палки.

Что было делать? Время подходило к пяти. Еще пять часов, и инспектор будет на пароходе. Оргасу не оставалось ничего другого, как добраться до Параны и вскочить в первую попавшуюся лодку.

Он так и сделал. Начало смеркаться, и вот-вот готова была разразиться такая непогода, какой еще не бывало ни под одними небесами, а Оргас плыл вниз по Паране в утлой лодчонке, кое-как залатанной, со множеством щелей, в которые вливалась вода.

Хозяин лодки, добравшись до середины реки, некоторое время лениво и бесцельно помахивал веслами. Он уже получил от Оргаса плату в виде бутылки водки и теперь о чем-то рассуждал, обращаясь то к одному, то к другому берегу. Оргасу пришлось самому взяться за весла, как раз в тот момент, когда резкий порыв холодного, почти зимнего ветра как будто острой теркой прошелся по поверхности реки. Дождь приближался, и аргентинского берега больше не было видно. Когда упали первые крупные капли, Оргас подумал о своих книгах, слабо защищенных тканью упаковки. Он снял куртку и рубашку, закрыл ими книги и взялся за носовое весло. Индеец тоже принялся грести, испугавшись бури. И под проливным дождем, который так и решетил воду, они поплыли дальше, теперь уже по каналу, гребя изо всех сил и не видя уже в двадцати метрах от себя ничего, кроме белой завесы.

По этому каналу можно было довольно быстро добраться до места, и Оргас старался изо всех сил. Но ветер усилился, и по Паране, которая между Канделярией и Посадас разливается как море, заходили огромные, злые волны. Оргас сел на книги, чтобы спасти их от воды, вливавшейся через борт в лодку. Дальше плыть было невозможно, и, рискуя прибыть в Посадас слишком поздно, он повернул к берегу. Если лодка, которую заливала вода и швыряли волны, не утонула, то это только потому, что на свете случаются иногда подобные необъяснимые вещи.

Дождь падал все такой же плотной стеной. Оргас и лодочник, выбившись из сил и промокнув до нитки, вышли на берег, взобрались на холм и увидели на некотором расстоянии бледный силуэт какого-то строения. Лицо Оргаса просветлело, и, крепко прижав к груди таким чудесным образом спасенные книги, он побежал, чтобы скорее спрятаться от дождя.

Строение оказалось старым навесом для сушки кирпичей. Оргас уселся на камень, валявшийся в пыли, а лодочник-индеец, устроившись на корточках у самого входа и спрятав лицо в ладони, приготовился спокойно ждать окончания дождя, который все чаще и чаще барабанил по железной крыше, так что вскоре слышался только один сплошной рев.

Оргас тоже выглянул наружу. Как долго тянется день! Ему казалось, что он выехал из Сан-Игнасио месяц тому назад. Разлившаяся Ябебири… вареная маниока… ночь, когда он работал один, без помощника… белый квадрат перед глазами двенадцать часов подряд…

Все это казалось теперь таким далеким, далеким. Он промок, и ужасно болела поясница, но все это пустяки по сравнению с желанием спать. Уснуть бы, уснуть хоть на минутку! Но об этом нечего было и думать, потому что кругом кишмя кишели насекомые. Оргас вылил воду из ботинок и, снова обувшись, пошел посмотреть, не утих ли дождь.

И вдруг он действительно прекратился. Тихие сумерки наполнились влагой, хотя Оргас хорошо знал, что это обманчивая передышка с наступлением ночи перейдет в новый потоп. Он решил воспользоваться ею и отправился дальше пешком.

До Посадас оставалось шесть или семь километров. В хорошую погоду это было бы просто игрушкой, а теперь по мокрой глине тащился измученный человек, его ботинки скользили назад, под ногами было совсем темно, и только в небе сверкали отблески городских огней.

От усталости и бессонницы в голове стучало так, что, казалось, вот-вот лопнет череп. Оргас совсем выбился из сил. Но он был очень доволен собой, и все остальное отступало на задний план. Все казалось пустяком по сравнению с тем, что теперь он был чист перед судебным инспектором. Оргас не родился для того, чтобы быть чиновником, и по сути дела он им и не был, как мы уже успели увидеть. Но на сердце было тепло и радостно, как бывает всегда у того, кто порядком потрудился, выполняя свой скромный долг, и он все шел, километр за километром, пока не увидел городские огни, теперь уже не отраженные небом, а самые настоящие, на которые больно было смотреть.

Часы в гостинице пробили десять раз, когда инспектор, закрывая свой чемодан, вдруг увидел, что в его комнату вошел бледный как полотно, с ног до головы забрызганный грязью, человек, который поторопился схватиться за дверной косяк, чтобы не упасть.

Некоторое время инспектор молча смотрел на вошедшего. Но когда тот с трудом сделал несколько шагов и положил на стол книги, он узнал Оргаса, хотя и не вспомнил сразу, почему он здесь в таком виде и в такой час.

— Что это? — спросил он, показывая на книги.

— Ведь вы мне так сказали… — ответил Оргас. — Они в полном порядке.

Инспектор вглядывался некоторое время в лицо Оргаса и, вспомнив наконец свое посещение конторы, добродушно рассмеялся, похлопывая пришельца по плечу.

— Да ведь это я просто так сказал, надо же было что-нибудь сказать! Пошутил, и все. Зачем вы все это делали?

Знойным полднем мы с Оргасом сидели на крыше его дома; затыкая щели в кровле кусочками рогожи, он рассказывал мне эту историю.

Он ничего больше не добавил. Я не знаю, как выглядели его служебные книги теперь, то есть девять лет спустя, и чем были наполнены коробки из-под печенья. Но, думая о том дне, когда Оргасу пришлось таким образом испытать чувство выполненного долга, я сказал себе, что ни за что не хотел бы иметь ничего общего с этими книгами.